Форсирование реки Неман, В связи с предстоящим мероприятием Каунас 2012 Опции

[litregol]

Просьба помещать материалы касаемо этого события...

+++++

ГЕНРИХ РООС.
С НАПОЛЕОНОМ В РОССИЮ.
ВОСПОМИНАНИЯ ВРАЧА О ПОХОДЕ 1812 Г.

23 июня. Когда наши кавалеристы (6-го Польского уланского полка) еще отдыхали в своих биваках, на Кенигсбергской дороге показалась быстро мчавшаяся почтовая карета, запряженная шестью рысаками, и сразу остановилась в самой середине нашего лагеря. Ее сопровождало лишь несколько гвардейских стрелков, запыхавшиеся лошади которых еле могли стоять от страшной усталости.

Дверца отворилась, и из кареты быстро вышел Наполеон в сопровождении герцога Невшательского; не было ни одного адъютанта, ни одного ординарца. Немного спустя прискакал верхом генерал Брюйер, один, без свиты. Наполеон был в своей форме гвардейского стрелка; он, по-видимому, очень устал от дороги, и черты лица его выражали заботу. К нему поспешили несколько офицеров, среди которых находился и я, а также майор нашего полка Сухорцевский; он не смущаясь отсутствием полковника, который еще отдыхал, ответил, что замещает последнего и готов принять приказания императора. Тогда император спросил о дороге к Неману и осведомился, где находятся аванпосты. Он задал также и ряд других вопросов относительно положения русских войск.

Продолжая задавать свои вопросы, он выразил желание переодеться в польскую форму: было условлено или, вернее, приказано не показывать русским ни одного французского военного. Он снял поэтому свою одежду, тоже сделал и герцог Невшательский; их примеру последовали Сухорцевский, я и только что явившийся полковник Паговский, а также и генерал Брюйер, так что мы в количестве пяти или шести человек очутились в самом центре лагеря в одном нижнем белье, стоя вокруг императора и держа свою одежду в руках. Поляки предлагали свою форму французам. В общем получилась весьма оригинальная картина. Из всего нашего платья более всего подошли императору сюртук полковника Паговского и его полицейская шапка. Сначала Наполеону предложили шапку уланского офицера; но он отказался от нее, сказав, что она слишком тяжела. Все это было делом лишь нескольких минут. Бертье также надел польскую форму.

Немедленно привели лошадей полковника. На одну из них сел Наполеон, на другую — Бертье. Сопровождать императора и служить ему проводником был назначен лейтенант Урельский, рота которого несла караул в этот день на аванпостах. Они отправились в деревню Алексоту, которая находилась на расстоянии одной мили от отправного пункта и была расположена против Ковно, на пушечный выстрел от него. Император слез с лошади на дворе принадлежавшего одному врачу дома, окна которого выходили на Неман и из которого можно было легко обозреть окрестности. (За три дня до этого я сам снял с этого пункта план Ковно.) Отсюда Наполеон великолепно ознакомился с местностью; его самого при этом не могли увидеть, так как лошади были тщательно спрятаны во дворе. Закончив эту разведку, Наполеон возвратился в наш лагерь. Он захотел узнать детали позиций врага. Так как полковник сообщил ему, что я недавно производил рекогносцировку и потому хорошо знаю окрестности, то он задал мне ряд вопросов о том, существуют ли броды, которыми можно воспользоваться; о строении и особенностях местности; о расположении неприятелей. Особенно расспрашивал меня император о том, где находятся главные силы русских, на левом или на правом берегу Вилии. Он желал, без сомнения, знать, свободна ли дорога в Вильну, намереваясь идти с главными силами в этом направлении с целью завладеть операционным центром и отрезать неприятельские войска, которые были разбросаны по течению Немана.

По возвращении Наполеона мы заметили большую перемену в выражении его лица. У него был веселый вид и очень хорошее настроение, — несомненно, его удовлетворяла мысль о сюрпризе, который он готовил русским на завтра и результаты которого он заранее учел. Ему принесли поесть, и он закусывал среди нас на большой дороге; ему, по-видимому, нравилось переодевание, и он два раза спрашивал нас, хорошо ли идет ему польская форма. Позавтракав, он сказал нам, смеясь: «Теперь нужно отдать то, что нам не принадлежит». Затем он снял взятое им платье, надел снова форму гвардейского стрелка и, сев в сопровождении Бертье в экипаж, быстро уехал. В тот же самый день он посетил и другие пункты на Немане и выбрал место переправы через реку.


Фрагмент воспоминаний опубликован в кн.:

Французы в России. 1812 г. По воспоминаниям современников-иностранцев.
Составители А.М. Васютинский, А.К. Дживелегов, С.П.Мельгунов.
Части 1-3.
Москва.
Издательство "Задруга".
М., 1912;

Современное правописание выверено по кн.:
Наполеон в России в воспоминаниях иностранцев. В 2 кн. М., Захаров, 2004.

[litregol]

John Heaveside CLARK (1770-1863)

The boasted crossing of the Niemen, at the opening of the campaign in 1812, by Napoleon Bonaparte



Картина неизвестного художника "Переправа наполеоновской армии через Неман",
1810-е гг. Бумага, акварель, 38x25



Адам Альбрехт
Переход итальянского корпуса Евгения Богарне через Неман 30 июня 1812 г.

[litregol]

Арман-Огюстен-Луи де Коленкур (1773 - 1827). Маркиз, герцог Винченский
Поход Наполеона в Россию


В Торне мы нагнали обоз и главную квартиру; на следующий день после прибытия все это, а также и гвардия, было направлено в Инстербург. Император нагнал гвардию в Инстербурге и следовал за нею в направлении на Ковно по линии Тумбиннен - Сталлупенен - Вильковишки, а затем по лесной дороге, оставляя Мариамполь направо. Войска, охранявшие путь, были великолепны и приветствовали императора с неподдельным энтузиазмом. Войска 1-го корпуса особенно выделялись своей прекрасной выправкой и обученностью. Взятые из хороших гарнизонов и побывавшие в руках полководца, который долго занимался ими, они могли соперничать с гвардией. Вся эта молодежь была полна здоровья и пыла. Солдаты 1-го корпуса имели в ранцах продовольствие на две недели.
Князь Экмюльский [90], который находился уже на берегах Немана, построил там пекарни, где заготовляли хлеб по мере прибытия корпусов. К авангарду были прикомандированы печники.
Император прибыл в штаб князя, находившийся в расстоянии одного лье от Немана и Ковно [91]. Время близилось к рассвету. Он немедленно приказал произвести рекогносцировку на берегах реки и во всех окрестностях. Возвратился он только вечером, в течение двух часов отдавал приказы и снова сел на лошадь, чтобы при свете луны подробнее обследовать берег реки и определить место переправы. Все без исключения должны были оставаться на некотором расстоянии оттуда, чтобы не привлекать внимания русских конных дозоров, которые могли находиться на другом берегу. Император объехал берег в сопровождении саперного генерала Аксо. Утром ему пришлось накинуть на себя шинель одного из польских солдат, чтобы не привлекать внимания.
По окончании рекогносцировки он подъехал к группе чинов штаба, чтобы снова обсудить вопрос о различных пунктах, где войска могли бы занять позиции. Когда император скакал галопом по полю, из-под ног его лошади выпрыгнул заяц, и она слегка отскочила вбок. Император, который очень плохо ездил верхом, упал наземь, но поднялся с такой быстротой, что был на ногах прежде, чем я подоспел, чтобы его поднять. Он вновь сел на лошадь, не произнеся ни слова. Почва была очень рыхлая, и он лишь слегка ушиб нижнюю часть бедра. Я тогда же подумал, что это - дурное предзнаменование, и я, конечно, был не единственным, так как князь Невшательский тотчас же коснулся моей руки и сказал:
- Мы сделали бы гораздо лучше, если бы не переходили через Неман. Это падение - дурное предзнаменование.
Император, который в первые моменты хранил глубокое молчание и, очевидно, предавался не более веселым мыслям, чем мы, начал затем нарочно шутить по доводу своего падения с князем Невшательским и со мною, но вопреки его стараниям можно было заметить его дурное настроение и мрачные мысли. При других обстоятельствах он жаловался бы на лошадь, сделавшую глупый скачок, и на обер-шталмейстера. Но на сей раз он старался выказать хорошее настроение и делал все, что мог, чтобы рассеять те мысли, которые - он чувствовал - могли прийти в голову каждому из нас, так как вопреки самим себе люди бывают суеверными при таких решающих обстоятельствах и накануне таких великих событий. Каждый думал об этом падении, и на лицах некоторых чинов штаба можно было прочесть, что римляне, верившие в предзнаменования, не перешли бы через Неман. Император, который обычно был таким веселым и таким оживленным в те моменты, когда его войска осуществляли какие-либо крупные операции, был в течение всего дня очень серьезным и очень озабоченным.
О том, что делается на другом берегу реки, не было никаких сведений: связь была прервана уже в течение нескольких дней.
Князь Экмюльский, генеральный штаб и все остальные жаловались на то, что не удалось до сих пор получить никаких сведений и ни один разведчик еще не вернулся с того берега. Там, на другом берегу, видны были лишь несколько казачьих патрулей. Император произвел днем смотр войск и еще раз занялся рекогносцировкой окрестностей. Корпуса нашего правого фланга знали о передвижениях неприятеля не больше нашего. О позиции русских не было никаких сведений. Все жаловались на то, что ни один из шпионов не возвращается, что очень раздражало императора. Лишь из Мариамполя поступили сведения о том, что русская армия отступает и перед нами находятся только казаки. Император решил, что русские сосредоточиваются в Троках, чтобы защищать Вильно.
После обеда император вызвал меня и спросил, как это он упал с лошади; по его словам, он не очень ушибся и поднялся с такой быстротой, что думал, так как дело было ночью, - что никто не заметил происшествия. Он спросил, говорят ли об этом происшествии в ставке. Затем он снова стал задавать мне различные вопросы, касающиеся России: об образе жизни жителей, о запасах, имеющихся в городах и деревнях, о состоянии дорог. Он спросил меня, отличаются ли русские крестьяне энергией, способны ли они взяться за оружие, как испанцы, и организовать партизанские отряды, а также думаю ли я, что русская армия отступила и сдаст ему Вильно без боя. По-видимому, он очень хотел сражения. Он приводил ряд аргументов, чтобы доказать мне, что русская армия вопреки сообщениям из Мариамполя не могла отступить и тем самым сдать столицу Литвы, а следовательно, и русскую Польшу без боя: она не могла этого сделать хотя бы потому, чтобы не обесчестить себя в глазах поляков. Он добивался, чтобы я высказал свое мнение об этом отступлении.
Я ответил ему, что не верю в правильные сражения и думаю, как я ему всегда говорил, что у русских не так уж мало территории, чтобы они не могли уступить ему порядочный кусок хотя бы для того, чтобы удалить его на большее расстояние от Франции и принудить его раздробить свои силы.
- Но в таком случае, - с живостью возразил император, - я получаю Польшу, а Александр в глазах поляков бесповоротно опозорит себя тем, что отдает ее без боя. Уступить мне Вильно - значит потерять Польшу.
Он много говорил об этой оккупации, о развертывании его сил и их быстрых передвижениях и пришел к выводу, что русские корпуса не могут спасти свой обоз и свою артиллерию. Он думал даже, что многие из них придут в расстройство и не смогут уйти от его быстрого наступления. Он подсчитывал, сколько часов понадобится ему, чтобы дойти до Вильно, и забрасывал меня вопросами, как будто я ездил по этой дороге и как будто вопрос заключался в том, чтобы доехать туда на почтовых.
- Меньше чем через два месяца, - сказал император, - Россия запросит мира. Крупные помещики будут перепуганы, а многие из них разорены. Император Александр будет в большом затруднении, так как русским, по существу, весьма мало дела до поляков и они вовсе не хатят терпеть разорение из-за Польши.
Чтобы не встречать противоречий с моей стороны, император быстро задавал вопросы и столь же быстро сам давал желательные для него ответы на них, делая все время вид, что он торопит меня с ответом, и ежеминутно спрашивал меня, неужели я не разделяю его мнения, но не давал мне вставить ни слова. Когда он кончил говорить, я молчал, и это его рассердило. Он хотел получить ответ, который подтверждал бы его взгляды. Я сказал ему, что могу лишь напомнить то, что говорил мне император Александр, а именно, "что он воздает должное великим военным талантам императора и будет избегать до пределов возможного мериться силами с ним в открытом бою; если русские будут побиты, то они возьмут пример с испанцев, которые часто бывали разбиты, но не были, однако, ни побеждены, ни покорены; недостаток выдержки погубил другие государства; он не будет стрелять первым, но он скорее отступит до Камчатки, чем уступит свои губернии или будет приносить жертвы, которые не приведут ни к чему, кроме передышки". Император выслушал меня и отпустил, ничего не ответив.
Ночью дивизия Морана перешла через Неман[92]. За нею последовали другие, так как понтонные парки заранее были стянуты к реке. Операция была выполнена в несколько часов без всяких помех даже со стороны казаков, которые в небольшом числе находились на другом берегу и стали отвечать на ружейные выстрелы, направленные против них, лишь тогда, когда наши части вступили в первую деревню по ту сторону Немана, находившуюся в некотором расстоянии от реки.
Император переправился через реку утром [93], как только первая дивизия заняла позицию на другом берегу, переходов из-за усталости, холода и лишений.



Сообщение отредактировал litregol - 21.4.2012, 18:55

[litregol]

Мемуары генерала барона де Марбо

24 июня на рассвете мы были свидетелями одного из самых грандиозных спектаклей. На наиболее значительной возвышенности левого берега видны были палатки императора. Вокруг них все холмы, их склоны и долины были заполнены людьми и лошадьми, оружие сверкало на солнце! Эта масса, состоявшая из 250 тысяч воинов, разделенная на три бесконечные колонны, стекала в полном порядке к трем мостам, перекинутым через реку. Затем различные корпуса двигались вперед, по направлению к правому берегу, в направлениях, указанных для каждого из них. В тот же день Неман был форсирован нашими войсками еще в нескольких местах: у Гродно и Тильзита.

Генерал Гурго ознакомил меня с планом диспозиции, испещренным отметками, сделанными рукой Наполеона. Из этого официального документа следует, что при переправе через Неман армия насчитывала 325 тысяч человек (г-н Тьер, округляя, говорит о 400 тысячах), из них 155 400 французов и 170 тысяч союзников, плюс 984 орудия. Полк, которым я командовал, входил в состав 2-го корпуса под командованием маршала Удино. 23-й полк перешел Неман по первому мосту возле Ковно и сразу же направился к Яново.

Жара стояла удушающая. К ночи она вызвала ужасную грозу, и проливной дождь залил все дороги и поля на 50 лье в округе. Однако армия не увидела в этом дурной приметы, как привыкли говорить, поскольку солдат считает град и гром явлениями, вполне естественными летом. Впрочем, у русских, которые еще более суеверны, чем некоторые французы, тоже была очень плохая примета: в ночь с 23-го на 24 июня император Александр чуть не погиб на балу в Вильне, потому что пол в зале провалился под его креслом как раз в тот момент, когда первая французская баржа с первым отрядом войск Наполеона причаливала к правому берегу Немана на русской территории. Как бы то ни было, гроза сильно охладила воздух, и наши лошади тем более страдали от этого на бивуаках, что им пришлось есть мокрую траву и ложиться на сырую землю. Поэтому армия потеряла несколько тысяч лошадей из-за приступов острых колик.

За Ковно протекает очень маленькая речка Вилия, мост через которую противник уничтожил. После грозы вода в этом притоке Немана поднялась, так что передовым частям Удино пришлось остановиться. Император появился в тот момент, когда я сам подъезжал к голове колонны моего полка. Он приказал польским уланам попытаться перейти вброд: один человек утонул; я узнал его фамилию, его звали Чинский. Я подчеркиваю эту деталь потому, что случаю, происшедшему при переправе польских улан через Вилию, уделялось слишком большое внимание.



Тем временем русские отступали, не дожидаясь французской армии, вскоре занявшей Вильно, столицу Литвы. Около этого города состоялось кавалерийское сражение, в котором мой бывший товарищ по штабу Массены Октав де Сегюр был захвачен русскими в плен, находясь во главе эскадрона 8-го гусарского полка, которым он командовал. Октав был старшим братом генерала графа де Сегюра.

В тот самый день, когда император вошел в Вильно, части маршала Удино встретились с русским корпусом Витгенштейна при Вилькомире, где произошло первое серьезное столкновение с противником в этой кампании. Я никогда раньше не служил под командованием Удино. Начало подтвердило мое высокое мнение о его смелости, но разочаровало меня в его военных талантах.

Один из главных недостатков французов, когда они ведут войну, — это беспричинные переходы от самых тщательных предосторожностей к безграничной беспечности. И вот, поскольку русские позволили нам без сопротивления перейти через Неман, захватить Литву и занять Вильно, в кругу некоторых военных сделалось хорошим тоном утверждать, что противник все время будет бежать от нас и нигде не удержится. Штаб Удино и он сам нередко высказывали такую же точку зрения и называли сказками сообщения крестьян о большом корпусе русских, стоявшем перед городком Вилькомиром. Недоверие к этим сведениям чуть не стало для нас фатальным вот каким образом.

Легкая кавалерия, будучи глазами армий, обычно следует в авангарде и на флангах. Так что мой полк шел впереди пехотных дивизий примерно на лье, как вдруг, оказавшись неподалеку от Вилькомира и не ветретив ни одного вражеского поста, я оказался перед еловым лесом, среди громадных деревьев которого кавалерийские взводы могли свободно передвигаться, но обзор был ограничен из-за ветвей. Опасаясь засады, я остановил полк и отправил на разведку один эскадрон под командованием очень неглупого офицера. Он через четверть часа вернулся и сообщил мне о присутствии неприятельской армии. Тогда я быстро выбрался на опушку леса и увидал на расстоянии пушечного выстрела город Вилькомир, защищенный ручьем и холмом, на котором находились в боевом порядке 25—30 тысяч вражеских пехотинцев с кавалерией и артиллерией!

Вы, конечно, удивитесь, что перед этими частями не было ни караулов, ни постов, ни разведчиков. Но русские обычно так и действуют, приняв решение оборонять удачную позицию: они дают противнику подойти как можно ближе, не предупреждая его огнем своих стрелков о предстоящем сопротивлении. Только когда части противника оказываются в пределах досягаемости, русские обрушивают на него шквальный артиллерийский и ружейный огонь, что приводит в удивление и заставляет дрогнуть вражеских солдат! Этот метод, дающий, возможно, некоторые преимущества, нередко приносил русским хорошие результаты. Так что генерал Витгенштейн приготовил нам подобный прием.

Ситуация представилась мне столь серьезной, что, не показывая противнику мой полк, я приказал ему снова войти в лес и лично бросился к маршалу Удино предупредить его о положении дел. Я нашел его не в лесу, а на равнине, где, спешившись и остановив свои войска, он спокойно завтракал в окружении штаба. Я ожидал, что мой рапорт выведет его из этого состояния ложной безопасности, но он принял меня с недоверчивым видом и, хлопнув по плечу, воскликнул: «Ну вот, Марбо нашел 30 тысяч человек, которых нам предстоит отколотить!» Генерал Лорансе, зять и начальник штаба маршала Удино, оказался единственным, кто мне поверил. Прежде он был адъютантом Ожеро и давно знал меня. Он вступился за меня, заметив, что если офицер говорит: «Я видел», то ему надо верить и что пренебрегать предупреждениями офицеров легкой кавалерии — значит подвергать себя опасностям. Эти замечания начальника штаба заставили маршала призадуматься, он стал расспрашивать меня о присутствии врага, в чем еще продолжал сомневаться, как вдруг прискакал запыхавшийся штабной капитан г-н Дюплесси и сообщил, что объехал все окрестности, даже заезжал в лес, но не заметил ни одного русского! Услышав его рапорт, маршал и его штаб начали смеяться над моими опасениями, что меня сильно обидело. Однако я сдержался, уверенный в том, что в ближайшее время истина станет известна.

И действительно, закончив завтрак, все снова пускаются в путь, а я возвращаюсь к своему полку, находящемуся в авангарде. Я направляю полк дальше в глубь леса, как уже было сделано в первый раз, поскольку я предвидел, что должно было произойти, как только мы выйдем из лесу напротив вражеской позиции. Вопреки моим замечаниям, Удино захотел следовать по очень широкой, прямой, как стрела, дороге, проходящей через лес. Но едва он приблизился к опушке, неприятель, заметивший многочисленную группу всадников, составлявших штаб Уди-но, открыл непрерывный огонь из пушек, расположенных напротив большой дороги и потому обстреливающих штаб продольным огнем. Это внесло беспорядок в ряды блестящего «эскадрона», который только что был столь беспечным! К счастью, ядра не попали ни в кого из людей, но под маршалом была убита лошадь, погибла и лошадь г-на Дю-плесси. Я был достаточно отмщен. К стыду моему, признаюсь, что едва смог скрыть удовлетворение, какое испытал, увидев, как все те, кто смеялся надо мной и называл фантазиями то, что я говорил о присутствии неприятеля, разбежались под градом ядер, перепрыгивая через ров, чтобы спрятаться за высокими елками! Добрый генерал Лорансе, которого я уговорил остаться в лесу, много смеялся над этой сценой. Справедливости ради, должен сказать, что маршал Удино, едва снова сев на коня, подъехал ко мне выразить сожаление по поводу произошедшего за завтраком и попросил меня сообщить ему все сведения о позиции русских и указать проезды по лесу, в которые он смог бы направить свои кавалерийские колонны, не очень подвергая их артиллерийскому огню.

Многим офицерам 23-го полка, утром, подобно мне, проехавшим через лес, было поручено провести через него дивизии. Тем не менее наши части при выезде из леса были встречены ужасной канонадой, чего можно было бы избежать, если бы, будучи предупрежденными о присутствии русских, наши войска провели маневр, чтобы обойти русских с одного из флангов, а не шли без всяких предосторожностей прямо им в лоб. Поэтому, выйдя из лесу, пришлось атаковать позицию русских в наименее защищенной точке и взять быка за рога!

Как бы то ни было, наши доблестные воины с большой решимостью бросились на неприятеля и отбросили его со всех сторон. После двухчасового боя враг отступил. Отступление оказалось для него небезопасным, поскольку для его осуществления надо было пройти через город и перейти через ручей с очень крутыми берегами. Эта операция, всегда очень сложная, когда ее приходится осуществлять в ходе боя, началась в полном порядке. Но наша конная артиллерия заняла позицию на высоте, господствующей над городом, и вскоре усиленный огонь наших орудий внес смятение в ряды противника, который бросился в беспорядочное бегство к мосту. Мы могли видеть, как вражеские части с шумом рассыпаются по противоположному берегу ручья для того, чтобы перестроить ряды, переправившись через мост. На другом берегу их отступление вскоре перешло в бегство! Лишь один русский полк, Тульский, еще удерживал ферму при входе на мост со стороны города. Маршал Удино очень хотел ускорить движение колонн, чтобы видеть свою победу над русскими войсками, разбегавшимися по равнине за ручьем. Однако наши кавалерийские колонны едва достигли пригородов, им нужно было самое меньшее четверть часа, чтобы оказаться перед мостом, а время было дорого.

Мой полк, который осуществил удачную атаку при входе в город, собрался на площадке неподалеку от ручья. Маршал передал мне приказ пустить полк в галоп и приказал мне атаковать вражеские батальоны, находящиеся на мосту, перейти через мост и броситься затем на равнину, чтобы преследовать отступающего противника. Опытным военным известно, насколько трудно для кавалерии обращать в бегство смелых пехотинцев, полных решимости упорно защищаться на улицах города! Я понял всю величину опасности возложенного на меня задания, но надо было немедленно повиноваться. Я, впрочем, знал, что командир части приобретает или теряет авторитет в глазах своих солдат и офицеров на основании первых боевых впечатлений. Мой полк состоял из храбрых воинов. Я быстро послал полк в галоп и во главе солдат бросился на русских гренадеров, которые смело встретили нас в штыки. Однако они дрогнули при первом же ударе, настолько стремительным был наш бросок! Как только мы проникли во вражеские ряды, мои грозные кавалеристы, ловко орудуя своими саблями, устроили ужасную бойню.

Враг отступил на настил моста, куда мы последовали за ним настолько близко, что, перебравшись на другую сторону, русские напрасно пытались перестроиться. Им это не удавалось, поскольку наши кавалеристы смешались с ними и убивали всех, кого могли достать. Погиб русский полковник. Тогда его полк, обескураженный, лишенный командования, сдался при виде наступающих французских вольтижеров, уже вступавших на мост! Я потерял семерых убитыми и человек двадцать ранеными. Мы захватили знамя и 2 тысячи пленных. После боя вместе с моими солдатами я поскакал на равнину, где мы захватили большое количество беглецов, несколько пушек и много лошадей1.

Маршал Удино, наблюдавший с самой высокой точки города за происходящим, прибыл поздравить полк, к которому он с того дня стал питать особое расположение. Полк заслуживал его во всех отношениях. Я был горд командовать такими солдатами, и, когда маршал объявил мне, что будет просить для меня чин полковника, я опасался, как бы император, отказываясь от своего первоначального плана, не отдал бы мне первый же свободный полк. Но как непредсказуема судьба! Прекрасный бой под Вилькомиром, где 23-й полк покрыл себя славой, позже чуть не стал причиной его гибели, потому что проявленная полком при Вилькомире смелость обусловила его выбор для технически неосуществимой операции, о которой я в ближайшее время расскажу. Но вернемся в Вильно, где император уже встретился с некоторыми из трудностей, какие должны были привести к краху его гигантское предприятие.

Первая трудность состояла в организации литовского государства в завоеванной нами стране. Организация должна была бы осуществиться таким способом, который привязал бы к нам не только провинции, еще занятые русскими, но и провинции, коих прежние мирные договора включили в состав Пруссии и Австрии, союзниц Наполеона, а он в тот момент был сильно заинтересован в том, чтобы хорошо с ними обращаться!

Самые горячие господа из различных частей Польши предлагали Наполеону поднять все провинции и привести к нему на службу свыше 300 тысяч человек в тот день, когда он провозгласил бы официально, что все разделы их страны аннулируются и восстанавливается Польское королевство. Но император французов, признавая всю выгоду, какую он смог бы извлечь из этого вооруженного восстания, не скрывал, что первым результатом такого восстания было бы втягивание Наполеона в войну с Пруссией и Австрией, которые, вместо того чтобы дать отнять у себя обширные и богатые провинции, скорее присоединили бы свои армии к русской. Но особенно император опасался ненадежности и непоследовательности поляков, а они, втянув его в войну против трех самых могущественных северных стран, сами, возможно, не сдержали бы своих сегодняшних обещаний. Поэтому император ответил, что сможет признать Польское королевство лишь после того, как жители этих обширных областей покажут себя достойными независимости, поднявшись против своих угнетателей. Получался порочный круг: Наполеон соглашался признать Польшу, только когда она восстанет, а поляки хотели действовать лишь после восстановления своей независимости. Единственной целью императора при вступлении в войну с Россией было восстановление Континентальной блокады. Дополнительным доказательством этого служил тот факт, что на берега Немана Наполеон не привез никаких запасов оружия, ни обмундирования для вооружения и экипировки войск, которые смогли бы выставить поляки.

Как бы там ни было, несколько влиятельных господ, желая принудить Наполеона вопреки его желанию и связать его обязательствами, собрали в Варшаве Национальный сейм, куда вошло незначительное число депутатов от нескольких округов. Поскольку первым актом этой ассамблеи было провозглашение восстановления и независимости бывшего Польского королевства, подобная патриотическая декларация имела массу откликов во всех провинциях, независимо от того, стали они русскими, прусскими или австрийскими. На протяжении нескольких дней думали о всеобщем восстании, которое, вероятно, послужило бы поддержкой Наполеону. Однако у поляков эта необдуманная экзальтация продолжалась недолго; лишь несколько сотен из них присоединились к нам. Охлаждение сделалось столь сильным, что город Вильно и Виленский округ смогли дать лишь двадцать человек в почетный караул Наполеона. Если бы в то время поляки проявили хотя бы сотую часть той энергии и энтузиазма, которыми они отличились во время восстания 1830—1831 годов, они, может быть, обрели бы свободу и независимость. Но, далекие от мысли прийти на помощь французским войскам, они отказывали им в самом необходимом, и во время похода нашим солдатам часто приходилось силой добывать продукты и корм для лошадей, которые местные жители и особенно помещики прятали от нас, отдавая их в первую очередь русским, своим угнетателям. Подобное пристрастное отношение к нашим врагам возмущало французских солдат, что привело к нескольким прискорбным случаям, которые г-н де Сегюр называет «ужасающим грабежом»! Однако невозможно помешать несчастным солдатам, изнуренным усталостью и не получающим никакого пайка, брать у населения хлеб и скотину, чтобы выжить.

Необходимость поддерживать порядок в провинциях, занятых его армией, поставила императора перед необходимостью против его воли назначать префектов и субпрефектов, выбиравшихся из наиболее просвещенных поляков. Однако польская администрация оказалась призрачной и не принесла никакой пользы французской армии. Основной причиной апатии литовских поляков была традиционная привязанность знати к русскому правительству, обеспечивающему власть помещиков-рабовладельцев над крестьянами, освобождения которых французами польская знать боялась. Ведь все эти польские дворяне, непрерывно твердившие о свободе, держали крестьян в самом жестоком рабстве!

Хотя скопление французских войск на границах могло бы предупредить русских о близком начале военных действий, они тем не менее были настолько захвачены врасплох нашей переправой через Неман, что не оборонялись ни на одном из мостов. Их армия отступила до Двины, на левом берегу которой, в Дриссе, русские построили огромный укрепленный лагерь. Со всех сторон различные французские корпуса преследовали неприятельские колонны. Принц Мюрат командовал кавалерией авангарда и каждый вечер догонял русский арьергард, который, приняв участие в небольшой стычке, ночью всегда уходил форсированным маршем в лес, не оставляя возможности втянуть его в серьезный бой.


Александр Петрович Апсит (Апситис) — (латыш. Aleksandrs Apsītis; 1880 - 1944), российский, латвийский художник к 100-летнему юбилею выполнил серию открыток на тему отечественной войны 1812 года. Одна из них : Переправа Наполеона через Неман


Тема получала развития и в открытках выпущенных другими издательствами и другими художниками...



Сообщение отредактировал litregol - 21.4.2012, 20:08

[Eman]

Мемуары генерала барона де Марбо
Полк, которым я командовал, входил в состав 2-го корпуса под командованием маршала Удино. 23-й полк перешел Неман по первому мосту возле Ковно и сразу же направился к Яново.

Марбо был произведен в полковники и назначен командиром 23-го к/е полка только с 15-го ноября 1812; до этого он был одним из командиров эскадрона в том же полку.

Вообще, мемуары барона Марбо похожи, местами, на "мемуары" другого барона

[litregol]

Пока я хотел бы акцентировать внимание именно на факте начала войны и его освещения в тех или иных документах эпохи, картинах художников разных эпох и воспоминаниях участников.

При желании кто то может делать аналогичные выборки по другим знаменательным событиям войны.

Вот такая будет настоятельная просьба к всем уважаемым форумчанам придерживаться этого.


Записки графа Е.Ф.Комаровского

Настал для России роковой 1812 год. Государь в марте месяце отправиться изволил в Вильно, куда приказал и мне ехать. За несколько времени перед отъездом у императора был обеденный стол, на котором, в числе многих военных чиновников, и я находился. После обеда государь подошел к нам и сказать изволил:

— Мы участвовали в двух войнах против французов как союзники и, кажется, свой долг исполнили, как должно; теперь пришло время защищать свои собственные права, а не посторонние, а потому надеюсь и уповаю на Бога, что всякий из нас исполнит свою обязанность и что мы не помрачим военную славу, нами приобретенную.

Я взял с собой в Вильно двух моих адъютантов — Швахгейма и Дохтурова — и обер-аудитора Куликова, а адъютанта Храповицкого оставил в Петербурге управлять моею канцелярией. Кому неизвестны военные и политические происшествия сей знаменитейшей эпохи в летописях нашей империи? Впрочем, судьбе неугодно было, как впоследствии будет видно, чтобы я и в сей войне деятельным образом на поле брани участвовал. Сведения, которые о ней имею, я почерпнул из реляций и из других источников, а потому и говорить здесь о сей войне я не намерен.

В Вильно, против всякого чаяния, приехал адъютант Наполеона граф де Нарбонн с собственноручным письмом от своего государя к нашему императору. Содержание письма тогда никому известно не было. В Вильне и окрестностях сего города стояла 3-я дивизия, которою командовал граф Коновницын. Государю угодно было показать приезжему гостю, как наши войска маневрируют, и для сего собрана была вся 3-я дивизия, и все движения производила она превосходно.

Незадолго перед отъездом из Петербурга известный шведский уроженец, генерал граф Армфельд, был назначен состоять в свите его величества; он находился в Вильне. Все военные чиновники, бывшие тогда при государе, как то: генерал- и флигель-адъютанты и прочие, вознамерились дать праздник его величеству. Для сего назначен был замок недалеко от Вильно, называвшийся Закрет, в котором во время Польши жили монахи, а после оный пожалован был графу Бенигсену. Собрали деньги, и учредителем сего праздника избран был граф Армфельд. Замок назначен был для бала, а для ужина положили выстроить деревянную галерею, что поручено было лучшему архитектору из поляков, находившемуся в Вильно. Накануне того дня, как назначен был праздник, вся построенная галерея обрушилась; к счастию, что в ней тогда никого не случилось, а больше еще, что не тогда, когда бы оная была наполнена гостями. Архитектор, строивший сию галерею, после сего несчастного происшествия без вести пропал: сказывали, что нашли его шляпу на берегу реки Вилии, и из сего заключили, что он бросился в воду. Праздник, однако же, был дан, который удостоил император своим присутствием.

Окрестности Вильны прелестные. Государь всякий день изволил ездить верхом с дежурным генерал-адъютантом; мне случилось показывать императору загородный дом, называемый Верки, принадлежащий одному из графов Потоцких, где я был прежде с Балашовым. Местоположение Верки единственное; на превысокой горе, у подошвы которой извивается река Вилия, окруженная зелеными лугами, с разбросанными по оной кустарниками по обоим ее берегам, это место представляло вид очаровательный. Сею прогулкою, казалось, государь был очень доволен[77].

По принятому тогда плану кампании, когда известно сделалось, что Наполеон перешел через реку Неман с многочисленною своею армиею, составленною из войск всех почти европейских наций, приказано было нашим корпусам, расположенным по прусской границе, отступать к Дриссе. Часть главной квартиры, находившейся в Вильно, отправлена уже была по тому же направлению. Государь рассудил послать с ответом к Наполеону и избрать для сего изволил А.Д. Балашова. Поздно ввечеру, накануне нашего оттуда выезда, приказывает ему явиться к себе; отдавая письмо, повелевает ему тотчас отправиться к Наполеону. Балашов доносит императору, что он уже свой обоз с прочими отправил и что у него нет ни генеральского мундира, ни ленты. Государь приказывает ему у кого-нибудь достать для себя мундир и все, что ему нужно, и чтобы он непременно через час выехал, назначив находиться при Балашове полковника М.Ф.Орлова, который был тогда причислен к князю П.М.Волконскому. Я жил тогда вместе с Александром Дмитриевичем. Он приходит домой в отчаянии, рассказывает мне все, что с ним случилось, говоря, что Александровской лентой его ссудил граф П.А.Толстой. К счастью, мой обоз еще не уехал, и я ему предложил мой генеральский мундир. Надобно было оный примерять; насилу мундир мой влез на Балашова, но нечего было делать; он решился его взять и обещался во все время есть насколько можно менее, чтобы похудеть. На другой день государь и вся его величества свита оставили Вильно.

Известно, что наш арьергард, состоящий из одних гвардейских казаков, под командою генерал-адъютанта графа Орлова-Денисова, был атакован французами в виленских улицах. Сей генерал так славно защищался, что не только отретировался в совершенном порядке, но даже ранил и взял в плен начальника неприятельского отряда, графа Сегюра, а полковник Ефремов сам своею пикою нанес почти смертельный удар принцу Гогенлоэ, бывшему после при дворе министром короля Виртембергского.

Сообщение отредактировал Ульянов - 22.4.2012, 0:25

[litregol]

Дурова Надежда Андреевна
Записки "Кавалерист-девицы"

Мы прошли верст сто и опять остановились. Говорят, Наполеон вступил в границы наши с многочисленным войском. Я теперь что-то стала равнодушнее; нет уже тех превыспренных мечтаний, тех вспышек, порывов. Думаю, что теперь не пойду уже с каждым эскадроном в атаку; верно, я сделалась рассудительнее; опытность взяла свою обычную дань и с моего пламенного воображения, то есть дала ему приличное направление.
Мы стоим в бедной деревушке на берегу Наревы. Каждую ночь лошади наши оседланы, мы одеты и вооружены; с полуночи половина эскадрона садится на лошадей и выезжает за селение содержать пикет и делать разъезды; другая остается в готовности на лошадях. Днем мы спим. Этот род жизни очень похож на описание, которое делает мертвец Жуковского:

Близ Наревы дом мой тесный:
Только месяц поднебесный
Над долиною взойдет,
Лишь полночный час пробьет,
Мы коней своих седлаем,
Темны кельи покидаем.

Это точь-в-точь мы, литовские уланы: всякую полночь седлаем, выезжаем; и домик, который занимаю, тесен, мал и близ самой Наревы. О, сколько это положение опять дало жизни всем моим ощущениям! Сердце мое полно чувств, голова мыслей, планов, мечтаний, предположений; воображение мое рисует мне картины, блистающие всеми лучами и цветами, какие только есть в царстве природы и возможностей. Какая жизнь, какая полная, радостная, деятельная жизнь! Как сравнить ее с тою, какую вела я в Домбровице! Теперь каждый день, каждый час я живу и чувствую, что живу; о, в тысячу, в тысячу раз превосходнее теперешний род жизни!.. Балы, танцы, волокитства, музыка... о боже! какие пошлости, какие скучные занятия!..

Сообщение отредактировал Ульянов - 22.4.2012, 0:26

[litregol]

Яков Иванович де Санглен, в 1812 возглавлял воинскую полицию 1-й Западной Армии.

ЗАПИСКИ ЯКОВА ИВАНОВИЧА ДЕ-САНГЛЕНА .
1776 —1831 гг.

Чрез несколько дней, Государь, призвав меня, сказал:
— „Я получил от Берлинскаго обер-полициймейстера Грунера уведомление, что здесь уже несколько месяцев скрываются французские офицеры, шпионы; их должно отыскать".
Я спросил Государя неизвестны-ли имена их, или не озна¬чены-ли какия-либо их приметы.
— „Нет, отвечал государь; но их отыскать должно; ты знаешь, я тебе одному верю; веди дело так, чтобы никто об нем не знал".
Я поручил трем моим чиновникам ходить каждый день по разным трактирам, там обедать, все рассматривать, выглядывать и мне о том докладывать; виленскому же полицеймейстеру Вейсу поручил строгое должное наблюдение за приезжими из Польши. Здесь узнали мои отряженные, что и у Балашова чиновник о том же хлопочет; следовательно не одному мне доверено дело. Я разсердился и стал сам ходить в знаменитейший тогда трактир Кришкевича. Здесь я заметил одного крайне развязнаго поляка, со всею наружностью фронтовика, который не щадил шампанскаго, и бранил Наполеона напропалую. Возвратясь домой, я приказал полициймейстеру Вейсу попросить его ко мне. Я подчивал его чаем; узнал, что ему хотелось бы возвратиться с двумя товарищами в Варшаву, но что, вероятно, теперь никого не выпустят. Я воспользовался этим случаем, предложил ему мои услуги, призвал начальника моей канцелярии Протопопова, чтобы записать их имена и заготовить им паспорты. Между тем, приказал полициймейстеру Вейсу обыскать его квартиру, выломать полы; в случае нужды трубы и печи; а гостя своего задержал разными разговорами; он назвал себя шляхтичем Дранжевским, никогда не служившим в военной службе.
Является полициймейстер, вызывает меня; я вышел, приказав караулу гостя не выпускать. Вейсом были привезены, найденныя в трубе печи и под полом, следующия бумаги: 1) Инструкция генерала Рожнецкаго, данная поручику Дранженевскому; 2) Патент на чин поручика, подписанный Наполеоном; 3) Замшевый пояс, со вложенными в нем червонцами 5 т. 4) Записки самаго Дранженевскаго о нашей армии, и наших генералах. Дело было ясно; недолго продолжался его допрос; он вынужден был к сознанию. Пока я посылал за двумя его товарищами, потребовал меня к себе Государь.
— „Ты не отыскал, сказал он мне; а Балашов уже представил мне трех шпионов, французских офицеров, им открытых, которых я велел остановить".
„Документы о французских шпионах представлены-ли вашему величеству?"
— „Нет! Вероятно, все сделано в порядке".
„Так позвольте мне, завтра утром, представить вашему величеству трех французских шпионов с документами: одного поручика и двух статских чиновников".
— „Как же это?" — сказал император.
„Государь! это обыкновенная полицейская штука: схватить первых бродяг, выдать их за шпионов и отправить подалее, чтобы молчали; так поступал и граф Пален при императоре Павле I".
— „Быть не может!"— отвечал государь.
„Мои шпионы с документами; ибо я без ясных доказательств никого, а еще менее невинных, представить не осмелюсь".
— „Я велю к тебе прислать Балашовских, допроси их, и скажи мне: что это за люди?"
Я до второго часу бился с моими двумя шпионами, за исключением уже признавшагося Дранжевскаго. Остальные эти два, статские чиновники, были отправлены в Вильну французским резидентом Бильоном из Варшавы, тоже с инструкциями; все трое содержались у меня под караулом.
На другое утро, представил я все эти документы Барклаю для представленья его величеству, — чтобы иметь посредника между императором и мною. Я (никому) более не доверял. Шпионов велено было отправить в Шлиссельбург, за исключением одного статскаго, раскаявшагося, котораго оставил при себе.
По моему представлению, полициймейстеру дан был орден св. Владимира 4-й степени, мой правитель канцелярии был произведен; я один остался ни с чем и довольствовался тем, что достались награды за мои труды и за исполнение моих приказаний.
— „Вас обошли, сказал Барклай-де-Толли, чтобы Балашов не обиделся".
Между тем, присланные ко мне его шпионы были бедные шляхтичи, не имевшие пропитания, ходящие по домам просить милостыню. Я отпустил их на свободу; Государь приказал им выдать по сту рублей ассигн. Можно себе представить злобу Балашова, когда он узнал все от Лавинскаго.
Я свел связи с кагалом виленских евреев, и за их ручательством отправил жида в Варшаву, который ехал с товаром; он первый известил меня о будущем приезде Нарбона в Вильну, и прислал прокламацию Наполеона к его солдатам, которую я представил Барклаю, не желая пользоваться позволением являться самому к Государю, опасаясь новых (недоумений).
Министр доложил императору, и я получил благодарность.
В сие же время удалось мне отыскать украденные у нашего коммисионера 27 т. р. ас. казенных денег, которыя найдены у шляхтичей в уездах зарытыми в землю.
В то же время открыта была связь герцогства Варшавскаго с виленским купцом Менцелем.
Нарбон от императора Наполеона прислан был к императору российскому с поздравлением с счастливым его приездом в Вильну. От поставленнаго мною полициймейстера в Ковне, маиора Бистрома, получил я чрез эстафету уведомление о приезде Нарбона проселками, дабы он не видел наших артиллерийских парков и проч., что и было исполнено.
По приезде Нарбона в Вильну, приказано мне было Государем иметь за ним бдительный надзор.
Я поручил Вейсу дать ему кучеров и лакеев из служащих в полиции офицеров. Когда Нарбон, по приглашению императора, был в театре в его ложе, перепоили приехавших с ним французов, увезли его шкатулку, открыли ее в присутствии императора, списали инструкцию, данную самим Наполеоном, и представили Государю. Инструкция содержала вкратце следующее: узнать число войск, артиллерии и пр., кто командующие генералы? каковы они? каков дух в войске, и каково расположение жителей? Кто при Государе пользуется большою доверенностью? Нет-ли кого-либо из женщин в особенном кредите у императора? В особенности, узнать о расположении духа самаго императора, и нельзя-ли будет свести знакомство с окружающими его?
Государь так этим был доволен, что спросил меня: не имею ли я какого-либо желания?
Я отвечал, что: „я так облагодетельствован милостями ва¬шего императорскаго величества, что ничего просить не осмелюсь".
Государь не отставал, напомнил мне, что у меня жена и дети, и требовал, чтобы я чего-нибудь пожелал.
Вынужденный говорить, сказал я: — „прикажите, Государь, возвратить мне двести руб. ассигн., издержанные мною на покупку книги: Походы принца Карла".
— „Я было и забыл, отвечал Государь, прикажу Толстому тебе их отдать", — от котораго я их и получил.
Вдруг позван я был к Государю. Когда я вошел к нему, он ходил быстрыми шагами по комнате и, заметив меня, сказал:
— „Мои генерал- и флигель-адъютанты просили у меня позволения дать мне бал на даче Бенигсена, и для того выстроили там большую залу со сводами, украшенными зеленью. С полчаса тому назад, получил я от неизвестнаго записку, в которой меня предостерегают, что зала эта не надежная и должна рушиться во время танцев. Поезжай, осмотри подробно".
Я немедленно приказал оседлать лошадь, и тотчас поскакал на дачу.
У подъезда дома встретил я Бенигсена, который, вероятно полагал, что я послан Государем с каким-либо к нему приказанием, ибо спросил: „что вы мне привезли?"
„Я приехал засвидетельствовать вашему высокопревосходи¬тельству мое почтение и посмотреть на строящуюся залу".
— „Пойдемте ко мне; жена наливает чай; напьемся, а потом пойдем вместе". Отказаться было неловко. Супруга его налила мне чаю; но едва я взял чашку в руки, как что-то рухнулось с ужасным треском.
Я поставил чашку на стол, и вместе с Бенигсеном побежали в сад.
Здесь увидели мы разрушившуюся до срока залу. Все арки, обвитыя зеленью, лежали на полу. По разсмотрении причин сего разрушения, увидели мы, что все арки между собою и к полу прикреплены были штукатурными гвоздями.
„Где архитектор"? спросил я.
— Он недавно здесь был, — отвечали мне.
„Отыскать его!" сказал я.
Через несколько времени, посланные возвратились и принесли выловленный из воды фрак и шляпу архитектора.
— Видно утопился, — сказали посланные.
Я сел на лошадь, и во весь галоп поскакал к государю.
— „Что?" спросил он.
— Здание рушилось, отвечал я, один пол остался.
Государь потребовал подробностей.
Я разсказал, и что по осмотру оказалось.
— „Так это правда!", сказал государь, „поезжайте и прикажите пол немедленно очистить; мы будем танцовать под открытым небом".
Я зашел домой, приказал заложить коляску, а меня ожидала эстафета из Ковно, с извещением, что Наполеон в этом месте начал переправляться с своею армиею.
Я воротился с докладом к государю.
— „Я этого ожидал, отвечал государь; но бал все-таки будет".
Я поскакал с этим известием к Бенигсену.
Действительно, когда все танцовали, Наполеон переправлялся и вступал в наши владения.

Сообщение отредактировал litregol - 21.4.2012, 21:47

[litregol]

Сегюр Ф.
Поход в Россию. Записки адъютанта императора Наполеона I

Между тем армия продвигалась от Вислы к Неману .
Мы уже приблизились к русской границе. Армия расположилась перед Неманом с юга на север. На крайнем, правом фланге от Галиции к Дрогичину находилось 34 тысячи австрийцев с князем Шварценбергом во главе. С левого фланга, от Варшавы к Белостоку и Гродно, — король Вестфальский с более чем 79 тысячами вестфальцев, саксонцев и поляков. Рядом с ними итальянский вице-король, стягивавший к Мариенполю и Пилонам 79 с половиной тысяч баварцев, итальянцев и французов . Затем император с 220 тысячным войском, которым командовали король Неаполитанский (Мюрат), принц Экмюльский (Даву), герцоги Данцйгский (Лефевр), Истрийский (Бессьер), Реджио (Удино) и Эльхингенский (Ней) . Они шли из Торна, Мариенвердера и Эльбинга и 23 июня двинулись общей массой к Ногаришкам, в одной миле расстояния от Ковно. Наконец, Макдональд, с 32 с половиной тысячами пруссаков, баварцев и поляков, образовал перед Тильзитом крайнюю левую часть Великой армии . От берегов Гвадалквивира и Калибрии и до самой Вислы были стянуты 617 тысяч человек, из которых налицо уже находилось 480 тысяч, затем 6 телег с принадлежностями для осады, множество возов с провиантом, бесчисленные стада быков, 1372 пушки и множество артиллерийских повозок и лазаретных фургонов, — все это собралось и расположилось в нескольких шагах от русской реки.
Таким образом, Великая армия двигалась к Неману тремя отдельными массами. Король Вестфальский с 80 тысячами человек направлялся к Гродно. Вице-король Италии с 75 тысячами двигался к Пилонам, а Наполеон с 220 тысячами человек — к Ногаришкам, ферме, находящейся в трех милях от Ковно.
Двадцать третьего июня, до наступления рассвета, императорская колонна уже достигла Немана, хотя еще не видела его . Опушка огромного прусского леса в Пилвишках и окаймляющие реку горы скрывали армию, готовую уже перейти реку.
Наполеон, приехавший туда в экипаже, уже в два часа сел на лошадь. Он узнал русскую реку и под покровительством ночной темноты собирался перейти ее . И спустя пять месяцев после этого он смог ее перейти тоже только благодаря темноте! Когда он подъехал к берегу, его лошадь вдруг споткнулась и сбросила его на песок . Чей-то голос крикнул: «Это плохое предзнаменование! Римлянин отступил бы непременно!..» Неизвестно, впрочем, кто произнес эти слова, он сам или кто-нибудь из его свиты?
Произведя смотр войскам, он приказал, чтобы под вечер следующего дня три моста были перекинуты через реку, возле деревни Понемунь. Затем он вернулся в свою стоянку и провел весь этот день частью в своей палатке, частью в одном польском доме, где тщетно искал отдыха, растянувшись неподвижно в душной и жаркой комнате.
Как только настала ночь, он отправился к реке. Прежде всех ее переехали в лодке несколько саперов. Изумленные, они пристали к русскому берегу и высадились на него без всяких препятствий. Там они нашли мир, война же была только на их стороне. Все было тихо и спокойно в этой чужой стране, которую им рисовали такими мрачными красками!
Однако к ним скоро подъехал простой казачий офицер, командовавший патрулем. Он был один и, казалось, думал, что мир не был нарушен.
По-видимому, он не знал, что перед ним находится вся вооруженная армия Наполеона. Он спросил у этих чужестранцев, кто они такие.
— Французы! — последовал ответ.
— Что вам нужно? — осведомился русский офицер, — и зачем вы пришли в Россию? — Один из саперов возразил ему резко: — Воевать с вами! Взять Вильну! Освободить Польшу!.. Казак удалился и исчез в лесу. Трое наших солдат, увлеченные избытком рвения и стремясь исследовать лес, произвели в него несколько выстрелов .
Итак, слабый звук этих трех выстрелов, на которые никто не отвечал, уведомил нас, что открывается новая кампания и великое нашествие уже началось.
Была ли это просто осторожность или же предчувствие, но только императора очень рассердил этот первый сигнал войны. Триста стрелков тотчас же переехали реку, чтобы защищать постройку мостов .
Тогда из долин и лесов вышли все французские колонны. Безмолвно продвигались они к реке, покровительствуемые глубокой темнотой. Чтобы распознать их, надо было с ними соприкоснуться. Разводить огонь было запрещено, даже не разрешалось высекать искры. Отдыхали с оружием в руках, точно в присутствии врага, зеленая рожь, мокрая от обильной росы, служила постелью людям и кормом лошадям.
Ночь и холод, не дававшие заснуть, темнота, удлинявшая часы и усиливавшая беспокойство, мысли oб опасностях завтрашнего дня — все это делало положение серьезным. Но ожидание великого дня поддерживало бодрость. Было прочитано воззвание Наполеона и шепотом повторялись наиболее замечательные фразы его прокламации. Гений победы воспламенял наше воображение. Перед нами была русская граница. Сквозь ночную темноту жадные взгляды старались разглядеть эту обетованную землю нашей славы. Нам казалось, что мы уже слышали радостные крики литовцев при приближении их освободителей. Мы рисовали себе эту реку, с берегов которой протягивались к нам руки с мольбой. Здесь мы во всем терпели недостаток, а там у нас всего будет вдоволь. Они позаботятся о наших нуждах! Мы будем окружены любовью и благодарностью. Какое значение имеет одна плохая ночь? Скоро настанет день, а с ними вернется тепло и все иллюзии!..
День настал!.. Мы увидели бесплодные пески, пустынную местность и мрачные, угрюмые леса. Наши взоры тогда грустно обратились на нас самих, но при виде внушительного зрелища, которое представляла наша соединенная армия, мы почувствовали, что в нашей душе снова пробуждаются гордость и надежда.
В трехстах шагах от реки, на самом возвышенном месте, виднелась палатка императора. Вокруг нее все холмы, все склоны и долины были покрыты людьми и лошадьми. Как только солнце осветило все эти подвижные массы и сверкающее оружие, немедленно был дан сигнал к выступлению. Тотчас же эта масса пришла в движение и, разделившись на три колонны, направилась к трем мостам. Видно было, как эти колонны извивались, спускаясь по небольшой равнине, которая отделяла их от Немана, и, приближаясь к реке, вытягивалась и сокращалась, чтобы перейти через мосты и достигнуть, наконец, чужой земли, которую они собирались опустошить и вскоре сами должны были усеять своими останками!
Горячность, охватившая их, была так велика, что две дивизии авангарда, оспаривая друг у друга честь первыми вступить на чужой берег, начали драку, и только с трудом удалось успокоить их. Наполеон торопился вступить ногой на русскую почву. И он, без малейшего колебания, сделал этот первый шаг к своей гибели! Он держался сначала около моста, поощряя солдат своими взглядами. Все приветствовали его своими обычными возгласами. Солдаты казались даже более воодушевленными, чем он, может быть, оттого, что такое гигантское нашествие все же лежало бременем на его душе или же потому, что его ослабленный организм не мог выносить чрезмерной жары. Впрочем, возможно, что он был удивлен тем, что здесь побеждать было некого!
Наконец, его охватило нетерпение. Император быстро проехал через равнину и углубился в лес, окаймлявший реку. Он мчался со всей быстротой, на какую только была способна его лошадь, и, казалось, в своей горячности хотел один настигнуть врага. Наполеон проехал больше мили в этом направлении, но не встретил никого. В конце концов ему пришлось все-таки вернуться к мостам, откуда он уже спустился вместе с потоком своей гвардии, направлявшейся к Ковно.
Казалось, уже доносился гром пушек; мы прислушивались, продолжая идти, и старались угадать, где происходило сражение. Но за исключением нескольких отрядов казаков ни в этот, ни в следующие дни мы не встретили никого, и только небо было нашим врагом. В самом деле, не успел император перейти реку, как в воздухе пронесся какой-то глухой шум. Вскоре начало темнеть, поднялся ветер, и до нас донеслись раскаты грома. Это угрожающее небо и окружающая нас пустынная местность, где мы не могли найти убежища, нагнали нас уныние. Многие из тех, кто раньше был охвачен энтузиазмом, испугались, видя в этом роковое предзнаменование. Им представлялось, что пламенеющие тучи скапливались над нашими головами и спускались на землю, чтобы преградить нам вход в Россию.
Правда, эта гроза была так же величественна, как и все предприятие. В течение нескольких часов темные, желтые тучи, сгущаясь, тяготели над всей армией, от правого до левого фланга, на пространстве пятидесяти миль. Они угрожали ей огнем и обрушивали на нее потоки воды, Поля и дороги были залиты водой, и невыносимый зной сразу сменился неприятным холодом. Десять тысяч лошадей погибли во время этого перехода и на бивуаках. Огромное количество повозок было покинуто в песках, и много людей умерло потом .
Император нашел убежище в монастыре, где он укрылся от первых ударов грозы. Но вскоре он выехал оттуда в Ковно, где царил полнейший беспорядок. К раскатам грома уже перестали прислушиваться. Эти грозные звуки, раздававшиеся над нашими головами, как будто были уже забыты. Если вначале это явление, столь обычное в такое время года, и могло повлиять на некоторые суеверные умы, то все же для большинства миновал уже период предзнаменований. Остроумный скептицизм одних, грубость и беззаботность других, земные страсти и настоятельные нужды — все это заставляло людей отворачивать свои взоры от неба, откуда являлась гроза и куда она должна была снова вернуться. Среди царившего кругом беспорядка армия видела в этой грозе только естественное явление, случившееся некстати, вместо того чтобы смотреть на него, как на знамение, осуждающее такое гигантское нашествие. Поэтому гроза служила лишь поводом к раздражению против судьбы и неба, которые придали ей, случайно или нехотя, характер грозного предзнаменования,
В этот день ко всеобщему испытанию, выпавшему на долю армии, присоединилось еще особенное несчастье. Наполеон после Ковно был очень рассержен тем, что в Вильно, где казаки разрушили мост Удино, наткнулся на сопротивление. Наполеон сделал вид, что презирает это, как все, что составляло ему препятствие, и приказал польскому эскадрону своей гвардии переплыть реку. Это отборное войско бросилось туда безо всякого колебания.
Вначале они шли в порядке, а когда глубина увеличилась и они уже не достигали дна, то удвоили усилия и вскоре вплавь достигли середины реки. Но там более сильное течение разъединило их. Тогда лошади перепугались, уклонились в сторону и их стало уносить силой течения. Они уже перестали плыть и просто носились врассыпную по поверхности воды. Всадники выбивались из сил, тщетно стараясь заставить лошадей плыть к берегу. Наконец, они покорились своей участи. Их гибель была неизбежна, но они пожертвовали собой перед лицом своей родины, ради нее и ее освободителя! Напрягая последние силы, они повернули голову к Наполеону и крикнули: «Да здравствует император!» Трое из них, еще держа голову над водой, повторяли этот крик и затем исчезли в волнах. Армия точно застыла от ужаса и восхищения перед этим подвигом.
Что касается Наполеона, то он быстро отдал приказания и с точностью указал все, что надо было сделать, чтобы спасти наибольшее число из них. Он даже не казался взволнованным — оттого ли, что привык подавлять свои чувства, или же считал всякие проявления подобных чувств на войне неуместной слабостью, пример которой он не должен был показывать. Возможно, впрочем, что император предвидел гораздо большие несчастья, перед которыми такой случай был сущим пустяком.
Из Ковно Наполеон прошел в два дня к ущельям, защищавшим равнину Вильно. Там, прежде чем показаться, он подождал донесений от своих аванпостов. Он надеялся, что Александр будет оспаривать у него эту столицу; Звуки выстрелов, казалось, подтверждали эту надежду, как вдруг ему объявили, что вход в город открыт . Он двинулся туда, озабоченный и недовольный. Он обвинял генералов авангарда, что они выпустили русскую армию. Этот упрек был обращен к Монбрену, как к наиболее активному из них, и Наполеон так вспылил, что даже пригрозил ему. Однако гнев его не имел последствий. Эта вспышка у такого человека, как Наполеон, Не столько заслужила порицания, сколько внимания, как доказательство, какое огромное значение он придавал быстрой победе.
Однако, несмотря на свою вспыльчивость, он все же обдумал все нужные распоряжения для своего вступления в Вильно. Впереди него и за ним следовали польские полки. Но гораздо более занятый мыслью об отступлении русских, нежели восторженными и благодарными криками литовцев, он быстро прошел через город и отправился к своим аванпостам.
Русская армия исчезла. Надо было отправляться за нею в погоню.

[litregol]

Гвардейский артиллерист Пьон де Лош

Первые же четыре дня нашего похода по России привели артиллерию в ужаснейший вид. Холодные и дождливые ночи на бивуаках погубили более трети лошадей. Генерал Сорбье, бывший свидетелем этого, высказывал вслух, что надо быть сумасшедшим, чтобы пускаться в такие предприятия. Чего же можно было ожидать осенью, если уже в конце июня холодные дожди убивали лошадей и делали дороги непроходимыми?

Мы вступили 1 июля в Вильну. Все дома предместья были разграблены и покинуты. В этот день мы прошли всего 8 верст: трупы лошадей загораживали путь; я насчитал их более 1000 на самой дороге, а по сторонам ее — их было бесчисленное количество. Все десять дней, которые мы шли к Вильне, я уверял себя, что император, пораженный началом войны, не пойдет дальше, а займется восстановлением Польши.

Где было найти лошадей? Я не знаю, каким образом снабдили ими армию, но для того, чтобы дать лошадей гвардии, их взяли из четырех запасных конных артиллерийских батарей, причем всех канониров спешили.

Где было взять провиант? — Уже больше не производили раздачи порций. К счастью, у меня был небольшой запас муки, благодаря чему мы не умерли с голоду в Вильне.

Где найти фураж? — Трава была скошена более чем на пять верст в окружности.

Но поляки своим энтузиазмом поддерживали императора; они говорили о том, что поднимут свои войска, хотя бы все обещания, сделанные ими в 1807 году, были забыты...

[litregol]

Андреев Николай Иванович (1792-1870)
Воспоминания офицера 50-го егерского полка

Когда вступили в Белорусию н Литву, все для меня было ново, все занимало, и наконец достигли мы места назначения, Новогрудка. По прибытии туда отправили квартирьеров занять квартиры для двух баталионов, 3-й же баталион на походе в Могилевской губернии был отделен от нас, отошел с обозом, сдан был маиору на законном основании и пошел в крепость Бобруйск, как нам сказали будто для работы, а при полку были 1-й и 3-й батальоны. В ночь прихода нашего приехал куръер от князя Петра Ивановича Багратиона с предписанием, чтобы полки наши к утру были готовы присоединиться к его армии, и тогда мы узнали, что у нас война с Французами. До того времени никто не знал. В ночь послали верховых на обозных лошадях вернуть квартирьеров, и утром мы были в действующей армии. Шли очень скоро, потому что неприятель шел за нами в 10 верстах. Как снег на голову было для всех нас.

[litregol]

Дневник Павла Пущина. 1812-1814

15 июня. Суббота.

Наша бригада стянулась через час после меня в Лынтуны, отсюда мы двинулись в Свенцяны и остановились от этого города в 8-ми верстах. Французы перешли Неман и направились в Вильно[48]. В 1 час дня мы двинулись в Свенцяны, подождали немного приезда государя и, пройдя перед ним церемониальным маршем, обошли город и остановились для отдыха на большой дороге, ведущей на Вильно, которая вела нас к Славе[49].

16 июня. Воскресенье.

Весь наш корпус соединился. Командование корпусом поручено великому князю Константину Павловичу. В состав корпуса вошла вся императорская гвардия, т. е. одна дивизия пехоты и одна кавалерийская дивизия[50]. Начальник нашей дивизии — генерал Ермолов. Разнесся слух, что французы уже в Вильно[51]. Я опять вместе с братом Николаем, а также видел Семенова[52], которого не встречал с самого Петербурга.

17 июня. Понедельник.

На местах. Говорят, что у Вильно была стычка с арьергардом[53].

18 июня. Вторник.

Переход от Свенцян в лагеря у Давгелишек. Выступили в 4 часа утра. Шел дождь, пронизывая. Путь тяжелый, мы шли беспрерывно в продолжении 11 часов. В полку 40 человек заболело и один умер.

19 июня. Среда.

На местах. К счастью, в течение дня дождь шел перерывами, которыми мы воспользовались, чтобы сколько-нибудь просушить наше платье. Наш командир, полковник Криднер, сегодня положительно взбесился, сделал нам много неприятностей, арестовал нескольких офицеров за сущие пустяки. Привели о наш лагерь графа Сегюра, это первый пленный француз[54].

[litregol]

Картинки из сети, к сожалению автор не указан



















Сообщение отредактировал litregol - 22.4.2012, 0:05

[litregol]

Христиан Вильгельм Фабер дю Фор (v. Faber du Faur)




еще одна картинка из сети





Адам А. Переправа через Неман у Пилони. 30 июля 1812 года

[Eman]

Картинки из сети, к сожалению автор не указан




Переправа... раскрашенная гравюра И. Клаубера по рисунку Д. Бажетти (ок 1820-х)



Серия иллюстраций барона Фелисьена де Мирбаха (ок 1900-1906?)

[litregol]

спасибо

Воспоминания А.Х. Бенкендорфа о компании 1812 г

Под видом переговоров Наполеон прислал для наблюдения за нашей главной квартирой генерала Нарбонна{1}. Все его полюбили за очаровательные манеры и приятное остроумие. Однажды, находясь в ожидании в зале, где собиралась свита Императора, он спросил фамилии нескольких лиц. Ему назвали их, заметив, что многие из этих лиц владели несколькими сотнями тысяч рублей дохода "вот, сказали ему, люди, про которых ваш император говорил, что они подкуплены английским золотом".

По возвращении в главную квартиру Наполеона на вопрос некоторых генералов, какой дух господствовал при Дворе Императора Александра, Нарбонн отвечал: "Я нашел там настоящий патриотизм без самохвальства и спокойствие на лице Императора и армии".

Между тем давались балы и празднества, и наше затянувшееся пребывание в Вильне походило скорее на приятное путешествие, нежели на приготовления к войне.

Однако Наполеон приближался к Неману, и наши корпуса стягивались. Наша главная армия, под командой генерала Барклая де Толли{2}могла сосредоточиться в окрестностях Вильны, а вторая, под командой генерала Багратиона, дебушируя с Волыни, могла направиться в сердце герцогства Варшавского{3}.

В Шавлях находился еще один корпус под командой графа Витгенштейна{4}, прикрывавший Ливонию.

Первоначальная идея плана кампании, данная генералом Фулем{5}, заключалась в том, чтобы не соединять армий генералов Барклая и Багратиона, а разместить их, как на шахматной доске, подвигая вперед одну, когда другая была бы вынуждена к отступлению, в предположении, таким образом, парализовать успехи Наполеона. Но забывали, что мы могли противопоставить не более 150 тысяч человек предприимчивейшему полководцу, который готов был обрушиться на нас с 450 тысячами человек и который, следовательно, располагал большею, чем ему нужно было, численностью для того, чтобы одновременно подавить обе армии{6}.

В то время, когда еще колебались, обсуждали планы и даже сомневались в неизбежности войны, Наполеон появился на берегах Немана, и Император Александр своим энергичным и проникнутым верою манифестом укрепил решимость и твердость своего народа{7}.

Подобно Ксерксу, Наполеон поднялся на гору близ Ковны и созерцал у ног своих всю свою необозримую армию. Вид русской территории воодушевил его пыл, и, приветствуемый с энтузиазмом множеством солдат, он устремился в борьбу двенадцатого года, в конце которого от всего этого гигантского полчища суждено было сохраниться лишь одним кровавым следам.

Известие о переправе вынудило отойти назад все войска, наблюдавшие вдоль Немана, и заставило сделать в Вильне все необходимые приготовления.

Отъезд императорской квартиры, всех военных и гражданских чиновников, их жен и множества жителей Вильны, которые по различным соображениям разделяли нашу судьбу, представлял настоящий базар.

Остановились и пришли в себя только в Свенцянах, где была расположена гвардия и где собралась вся армия.

Тотчас же по прибытии, Император потребовал меня для доставки его приказаний генералу Багратиону.

Император желал сближения его с армией генерала Барклая, так чтобы, в случае надобности, он мог с нею соединиться. Он мне сказал, отправляя меня: "Передайте князю, что, верный своей системе, Бонапарт вероятно направится по дороге к столице и захочет устрашить Россию, наступая на Москву, но ничто не заставит меня положить оружие, пока неприятель будет в наших пределах"{8}.

Я проехал через Сморгонь и Новогрудок и нашел армию князя Багратиона за Слонимом{9}. Передав ему привезенные мною приказания и объяснив движения, которые предполагала исполнить наша главная армия для прибытия на Дрисскую позицию и принятия там боя, я снова выехал в главную квартиру Императора.

Я вынужден был уже сделать большой объезд, так как неприятельские партии, руководимые Поляками, подвигались из Вильны к Сморгони и старались стать на сообщениях наших обеих армий. Я проехал через Минск и нашел Императора в Видзах.

Наполеон вступил без боя в Вильну и был принят там с меньшей радостью, нежели он на это надеялся. Он высказался Полякам в неопределенных выражениях об их независимости, но убеждал их вооружаться против России и приносить в жертву отечеству людей, деньги и в особенности слепое повиновение его приказаниям{10}.

Переходя границу нашей Империи, он обвинял Россию в том, что она вызвала войну, а нашего посла, князя Куракина, в том, что он объявил ее{11}.

Император отправил к нему в Вильну своего генерал-адъютанта Балашева{12}, который должен был ему объявить, что нота князя Куракина не вызывалась данными ему приказаниями и что, если французская армия отойдет назад за Неман, вторжение не будет считаться совершившимся.



Сообщение отредактировал litregol - 22.4.2012, 1:18

[litregol]

Высочайший манифест Александра I о вторжении Наполеона. 6 июля 1812


Неприятель вступил в пределы НАШИ и продолжает нести оружие свое внутрь России, надеясь силою и соблазнами потрясть спокойствие Великой сей Державы. Он положил в уме своем злобное намерение разрушить славу ее и благоденствие. С лукавством в сердце и лестью в устах несет он вечные для нее цепи и оковы. Мы, призвав на помощь Бога, поставляем в преграду ему войска НАШИ, кипящие мужеством попрать, опрокинуть его, и то, что останется неистребленного, согнать с лица земли НАШЕЙ. МЫ полагаем на силу и крепость их твердую надежду, но не можем и не должны скрывать от верных НАШИХ подданных, что собранные им разнодержавные силы велики и что отважность его требует неусыпного против него бодрствования. Сего ради, при всей твердой надежде на храброе НАШЕ воинство, полагаем МЫ за необходимо нужное собрать внутри Государства новые силы, которые, нанося новый ужас врагу, составляли бы вторую ограду в подкрепление первой и в защиту домов, жен и детей каждого и всех.

МЫ уже воззвали к первопрестольному Граду НАШЕМУ, Москве, а ныне взываем ко всем НАШИМ верноподданным, ко всем сословиям и состояниям духовным и мирским, приглашая их вместе с НАМИ единодушным и общим восстанием содействовать противу всех вражеских замыслов и покушений. Да найдет он на каждом шагу верных сыновей России, поражающих его всеми средствами и силами, не внимая никаким его лукавствам и обманам. Да встретит он в каждом дворянине Пожарского, в каждом духовном Палицына, в каждом гражданине Минина. Благородное дворянское сословие! ты во все времена было спасителем Отечества; Святейший Синод и духовенство! вы всегда теплыми молитвами призывали благодать на главу России; народ русский! храброе потомство храбрых славян! ты неоднократно сокрушал зубы устремлявшихся на тебя львов и тигров; соединитесь все: со крестом в сердце и с оружием в руках никакие силы человеческие вас не одолеют.

Для первоначального составления предназначаемых сил предоставляется во всех губерниях дворянству сводить поставляемых им для защиты Отечества людей, избирая из среды самих себя Начальника над оными и давая о числе их знать в Москву, где избран будет главный над всеми предводитель.



АЛЕКСАНДР



В лагере близ Полоцка, 1812 года Июля 6-го дня.

[litregol]

Записки генерала Ермолова, начальника Главного штаба 1-й Западной армии
в Отечественную войну 1812 года

Наполеон, с главными силами перешедши Неман от Ковно,
направлением их обнаружил намерение корпуса ваши не допустить
соединиться, в чем, конечно, успел бы частию, если бы мог скорее
совершить переправу, не будучи принужденным дожидаться с
войсками. Имея между поляков много людей приверженных, без
сомнения извещен был обстоятельно о расположении войск наших[2],
быть может и о намерении оставить Литву.

6-й корпус, для содержания сообщения между обеими армиями
расположенный довольно далеко, присоединился не по причине
принятых со стороны нашей мер, но единственно по медленности
переправы неприятеля. Отряд гусар из окрестностей Гродно догнал
6-й корпус на пути его, потому что им командовал генерал-майор
граф Пален, прошедший в продолжение трех дней почти двести
верст[3].

Войско Донское под начальством самого атамана генерала Платова,
расположенное близ Гродно, будучи назначено действовать вместе с
1-ю армиею, при всей свойственной ему быстроте, не могло к ней
присоединиться, и движением корпуса маршала Даву отброшенное,
должно было обратиться к армии князя Багратиона. В команде
атамана Платова находился отряд генерал-майора Дорохова из одного
гусарского и двух егерских полков.

Таким образом, 1-я армия, хотя слабо преследуемая, защищаясь на
каждом шагу, взяла направление на славный по слухам при Дриссе
лагерь [4] . Арриергард имел при селении Давгелишки довольно
горячую схватку. Далее неприятель являлся в малых силах и более
наблюдал, нежели преследовал. За отсутствием атамана только три
донских казачьих полка находились при армии, а потому в
арриергарде употреблена была легкая гвардейская кавалерийская
дивизия.

[litregol]

Глинка, Фёдор Николаевич
Письма русского офицера

Мая 10, 1812. Село Сутоки
Природа в полном цвете!.. Зеленеющие поля обещают самую богатую жатву. Все наслаждается жизнью. Не знаю, отчего сердце мое отказывается участвовать в общей радости творения. Оно не смеет развернуться, подобно листьям и цветам. Непонятное чувство, похожее на то, которое смущает нас перед сильною грозою, сжимает его. Предчувствие какого-то отдаленного несчастья меня пугает... Но, может быть, это мечты!.. «Недаром, — говорят простолюдины, — прошлого года так долго ходила в небесах невиданная звезда; недаром горели города, села, леса, и во многих местах земля выгорала: не к добру это все! Быть великой войне!» Эти добрые люди имеют свои замечания. В самом деле, мы живем в чудесном веке: природа и люди испытывают превратности необычайные. Теперь в «Ведомостях» только и пишут о страшных наводнениях, о трясении земли в разных странах, о дивных явлениях на небе. Мы читаем в Степенных книгах {1}, что перед великим нашествием татар на Россию солнце и луна изменяли вид свой, и небо, чудесными знамениями, как бы предуведомляло землю о грядущем горе... Нельзя не согласиться с знаменитым Махиавелем{2}, что мыслящие умы так же легко предузнают различные приключения в судьбе царств и народов по известным обстоятельствам, как мореплаватели затмение светил и прочее по своим исчислениям.

Известно, до какой степени маркиз Куева де Бедмар{3}, описанный Сент-Реалем, силен был в науке предузнавать!.. К чему, в самом деле, такое притечение войск к границам? К чему сам государь, оставя удовольствия столицы, поспешил туда разделять труды воинской жизни? — К чему, как не к войне!.. Но война эта должна быть необыкновенна, ужасна!.. Наполеон, разгромив большую часть Европы, стоит, как туча, и хмурится над Неманом. Он подобен бурной реке, надменной тысячью поглощенных источников; грудь русская есть плотина, удерживающая стремление, — прорвется — и наводнение будет неслыханно! — О, друг мой! Ужели бедствия нашествий повторятся в дни наши?.. Ужели покорение? Нет! Русские не выдадут земли своей! Если недостанет воинов, то всяк из нас будет одной рукой водить соху, а другой сражаться за Отечество!

Кого не мучит теперь любопытство, чтоб разгадать загадку будущего? — Я читаю славную Гедеонову{4} проповедь на разрушение Лиссабона — и живо представляется воображению моему, как величавый муж сей в священных сумерках пространного храма, где голос его в таинственных отзывах повторяется, перед лицом императрицы Елисаветы, описывая бедствия колеблющейся природы и страшную гибель Лиссабона, смело укоряет блестящий сонм вельмож в отставлении праотеческих нравов, в неге и роскоши, которым предаются, и вдруг, устами боговдохновенного пророка, гласит им в последнее наставление сии священные слова: и когда услышите голос его, не ожесточите сердец ваших. Прощай! Я иду в свой садик поливать цветы и слушать громкого соловья — пока это еще можно! «Жить невидимкой — значит быть счастливу!» — говорит славный философ Декарт. Еще раз: прощай!..

16 июля 1812 — Смоленск
Сейчас приехал я в Смоленск. Какое смятение распространилось в народе!.. Получили известие, что неприятель уже близ Орши. В самом деле, все корпуса, армию нашу составляющие, проходя различными путями к одной цели, соединились в чрезвычайно укрепленном лагере близ Дриссея{5}, и ожидали неприятеля. Полагали, что он непременно пойдет на то место, чтоб купить себе вход в древние пределы России ценой сражения с нашими войсками; ибо как отважиться завоевывать государство, не разбив его войск? Но дерзкий Наполеон, надеясь на неисчислимое воинство свое, ломится прямо в грудь Отечества нашего. Народ у нас не привык слышать о приближении неприятеля. Умы и души в страшном волнении. Уже потянулись длинные обозы; всякий разведывает, где безопаснее. Никто не хочет достаться в руки неприятелю. Кажется, в России, равно как и в Испании, будет он покорять только землю, а не людей...

[litregol]

Ростопчин Федор Васильевич: Собрание сочинений

....Я очень хорошо видел, что Москва подает пример всей России, и старался всеми силами приобрести и доверие и любовь ее жителей. Ей подобало служить регулятором, маяком, источником электрического тока. Дабы лучше обеспечить общественное спокойствие, я твердой рукой взялся за исполнение правил относительно гостиниц, трактиров и ресторанов, где люди праздные, развратные и множество лиц темного свойства проводили целые ночи за игрой, попойками, надувательствами, погрязали в разврате и пропадали окончательно. Дворянству и буржуазии очень нравились эти меры, служившие препятствием против соблазна прислуги, приказчиков и купеческих сынков. Исключив из службы одного квартального надзирателя, заставлявшего мясников ежедневно поставлять ему 60 ф. говядины, я на целую треть понизил цены на мясо. Я объявил полицейским офицерам, которых было 300 человек, что я ничего не спущу им даром и что они не должны надеяться скрыть от меня свои плутни, так как знают, что я говорю со всяким городским обывателем и что всякому открыт свободный доступ ко мне. Только три раза пришлось мне употребить крутые меры -- и это было еще очень счастливо, потому что корпус полицейских офицеров состоял почти целиком из людей испорченных и негодяев, дурно оплачиваемых, презираемых и с малой надеждой на повышение по службе. Было лишь 20 квартальных надзирателей, должность коих состояла больше на виду. Но к этой должности понапрасну стремились мелкие чиновники, так как генерал-губернаторы помещали на нее лишь людей, которым хотели оказать протекцию.
В третью ночь после вступления моего в должность я был очень приятно пробужден курьером, присланным из Вильны. То был адъютант министра полиции. Государь сообщал мне о заключении мира с турками, приказывал объявить об этом по городу, отслужить благодарственные молебны, но празднества, обыкновенно бывающие при таких случаях, до времени отложить. Известие это приняли тем с большею радостью, что Дунайская армия делалась свободною для действий против Наполеона. Должно полагать, что Порта доведена была до последней крайности, если заключила мир, по которому уступала России левый берег Дуная, с Измаилом, Килиею, Акерманом, Бендерами и Хотином. Новая граница находилась в расстоянии всего 24-х в. от Ясс, главного города Молдавии. Нет никакого сомнения в том, что мир мог бы быть заключен гораздо ранее между визирем и ген. Кутузовым, но последний, будучи убежден в том, что ему не дадут ничем командовать, и пренебрегая посылаемыми ему настоятельными приказаниями, счел за лучшее -- затягивать переговоры; но когда узнал, что на смену его назначен адмирал Чичагов, он не захотел предоставить ему чести окончания войны и, в течение трех дней, заключил мир.
Народ, повсюду невежественный и более или менее суеверный, счел назначение мое добрым предзнаменованием и прозвал меня счастливцем. Три недели уже стояли жары, заставлявшие опасаться неурожая, подобного прошлогоднему; но в тот самый день, когда весть о моем назначении достигла Москвы, выпал дождь и оживил раскаленную солнцем землю. К дождю присоединилось известие о заключении мира с турками. Благодаря этим двум событиям, на меня очень благоприятно начали смотреть все те, которые верят, что звезда одного человека может влиять даже на атмосферические явления.
Наконец, 7-го июня, прибыл курьер со всеми воззваниями, манифестами и т. п., относящимися до войны, имевшей начаться. Так как мы пошли навстречу ей и стояли против неприятеля, то отступать уже было нельзя. Государь требовал от московских дворянства и купечества субсидии в миллион рублей на покупку волов, и сумма эта внесена была немедленно и вполне охотно. Через три дня после этого несколько полковников, отправленных из главной квартиры в Малороссию, для сформирования там уланских полков, распустили слух, будто после перехода через Неман Наполеон тотчас же занял Вильну и что главную квартиру нашу чуть было не захватили там врасплох. Такое начало было дурно. Известие, к несчастью, оказывалось справедливым, и так как я ничем не мог его опровергнуть, то прибегнул к средству, которого держался и во все продолжение этой войны. Средство состояло в том, чтобы при каждом дурном известии возбуждать сомнения относительно его достоверности. Этим ослаблялось дурное впечатление; а прежде чем успевали собрать доказательства, внимание опять поражалось каким-нибудь событием, и снова публика начинала бегать за справками.
Я прекратил деятельность полудюжины шпионов, стоивших довольно дорого, так как признавал ее бесполезной при таких обстоятельствах, когда все выражали страх и все общество пребывало в недоумении. Но мне важно было знать, какое впечатление производилось военными событиями на умы. В этом отношении мне хорошо прислуживали три мелкие агента. Переодевшись, они постоянно таскались по улицам, примешиваясь к толпе, в изобилии собиравшейся по гостиницам и трактирам. Затем они приходили отдавать мне отчет и получали кое-какие наставления, чтобы распространять тот или другой слух по городу или чтобы подбодрять народ и ослаблять впечатление, произведенное каким-либо недобрым известием.
В числе неприятных занятий я должен поставить на первое место тот несчастный аэростат, с которым было столько возни и который играл большую роль в исторических романах, трактовавших о заговоре для сожжения Москвы. Вот в чем состояла история этого воздушного шара, оставшегося на земле, и его негодяя-автора. Русский дипломатический агент, Алопеус, доложил государю, по прибытии его в Вильну, что один офицер виртембергской сообщил ему, Алопеусу, об открытии тайны управления полетом аэростата и что шар, который он предполагает устроить, будет поднимать 50 человек в своей гондоле, под которой можно будет привесить большой ящик, наполненный порохом и горючими веществами; ящик этот можно будет сбросить на избранное для этого место и произвести страшные взрыв и истребление. Офицер этот требовал безусловного соблюдения тайны и предлагал свои услуги имп. Александру, из ненависти, как он говорил, к Наполеону и для того, чтобы уничтожить этого завоевателя. Предложение его было принято, и он, под именем Шмидта, направлен был к гражданскому губернатору Обрезкову, который поместил его в одном деревенском доме, в двух лье от Москвы, пустив слух, что тут будет фабрика для приготовления новых пушечных лафетов. Этот Шмидт привел с собой многих немецких рабочих и просил меня дать ему еще несколько человек, которые бы работали под его начальством. К дому этому пришлось поставить сильный караул, не столько для поддержания в нем порядка, сколько для того, чтобы прекратить всякое сообщение с городом и препятствовать множеству любопытных праздношатающихся ходить туда. Этот Шмидт уверял меня, что делал опыт над маленьким аэростатом, что опыт этот отлично удался и что это гарантирует несомненный успех большому шару. Когда он объяснил мне теорию конструкции этого удивительного шара, то я возразил ему, что тяжесть груза сломает пружины,-- и я не ошибся; потому что при двукратных опытах с маленькими привязными аэростатами пружины не выдержали и сломались при первом движении весла. Он приписал это дурному качеству стали,-- я достал ему лучшего сорта, английскую, которая тоже сломалась. Наконец, он потребовал такую сталь, из какой делаются математические инструменты. Купили все, что могли найти, а опыт не имел успеха. За сутки до вступления французов в Москву я отправил этого Шмидта в Петербург, вместе с его рабочими и с его огромным тафтяным аэростатом. Там хотели было возобновить его затею, делали опыты в Ораниенбауме, но успеха никогда не было. Мне рассказывали, что он вернулся в Германию, где некоторые купцы сделались жертвами его обмана, поверив, что аэростат станет переносить товары. Этот Шмидт стоил нам 320 т. рублей, а зажигательные материалы, которые найдены французами в занимаемом им доме, были с жадностью захвачены, как точное доказательство того, что тут была лаборатория, где изготовлялись ракеты для сожжения Москвы.
Наиболее занимались в городе известиями об укрепленном лагере при Дриссе. Одни видели в нем преграду, которая остановит Наполеона; другие занимались соображениями, как обеспечить существование запертой в нем 300-тысячной армии. Люди, понимавшие дело, ничего в этом не могли постигнуть. Что касается меня, то я не находил никаких причин к тому, чтобы, при самом начале войны, обречь всю армию на бездействие, запереться и предоставить всю страну неприятелю, который мог направляться куда ему вздумается. Вскоре затем узнали, что Дрисса была оставлена и что мысль о том, чтобы у ней укрепиться, принадлежала некоему Пфулю, пруссаку, бывшему офицером еще при Фридрихе Великом, а затем генерал-лейтенантом русской армии и дававшему уроки тактики императору Александру. Так как московское общество очень склонно к подозрительности и щедро на эпитеты, то бедный Пфуль был первым, которого объявили предателем. В то же время я узнал от одного из служивших под начальством Багратиона, что, при начале военных действий, в его армии было под ружьем всего 68 т. чел., а в армии Барклая 104 т. Зная гениальность Наполеона при действиях большими массами и зная, что мы можем противопоставить ему лишь половину его сил, я льстил себя надеждой, что Смоленск может остановить его и что он первую кампанию остановит, на берегах Днепра. Я чувствовал потребность действовать на умы народа, возбуждать в нем негодование и подготовлять его ко всем жертвам для спасения отечества. С этой-то поры я начал обнародовать афиши, чтобы держать город в курсе событий и военных действий. Я прекратил выпуск ежедневно появлявшихся рассказов и картинок, где французов изображали какими-то карликами, оборванными, дурно вооруженными и позволяющими женщинам и детям убивать себя.
Мною получено было, по эстафете, письмо от генерала Вязьмитинова, которому государь повелел сообщить мне свою высочайшую волю, чтобы выслан был из Москвы в Пермь, под надзор властей, доктор фельдмаршала Гудовича, по фамилии Сальватор -- бывший брадобреем в Риме, шарлатаном в Константинополе, эмпириком в Персии в свите генерала Гарданова и справедливо подозреваемый в шпионстве. Доктор этот испросил и уже получил свой паспорт для выезда из страны. Через несколько дней он уже должен был уехать. Арестовали его ночью, на его же квартире, увезли из города и захватили его бумаги, доказывавшие, что с ним поступили слишком снисходительно, ограничившись ссылкой.



Афиши 1812 года, или дружеские послания от главнокомандующего в Москве к жителям ее
Ф. В. Ростопчин

No 1

Московский мещанин, бывший в ратниках, Карнюшка Чихирин, выпив лишний крючок на тычке, услышал, что будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился и, разругав скверными словами всех французов, вышед из питейнаго дома, заговорил под орлом так: "Как! К нам? Милости просим, хоть на святки, хоть и на масляницу: да и тут жгутами девки так припопонят, что спина вздуется горой. Полно демоном-то наряжаться: молитву сотворим, так до петухов сгинешь! Сиди-тко лучше дома да играй в жмурки либо в гулючки. Полно тебе фиглярить: ведь солдаты-то твои карлики да щегольни; ни тулупа, ни рукавиц, ни малахая, ни онуч не наденут. Ну, где им русское житье-бытье вынести? От капусты раздует, от каши перелопаются, от щей задохнутся, а которые в зиму-то и останутся, так крещенские морозы поморят; право, так, все беда: у ворот замерзнуть, на дворе околевать, в сенях зазябать, в избе задыхаться, на печи обжигаться. Да что и говорить! Повадился кувшин по воду ходить, тут ему и голову положить. Карл-то шведский пожилистей тебя был, да и чистой царской крови, да уходился под Полтавой, ушел без возврату. Да и при тебе будущих-то мало будет. Побойчей французов твоих были поляки, татары и шведы, да и тех старики наши так откачали, что и по сю пору круг Москвы курганы, как грибы, а под грибами-то их кости. Ну, и твоей силе быть в могиле. Да знаешь ли, что такое наша матушка Москва? Вить это не город, а царство. У тебя дома-то слепой да хромой, старухи да ребятишки остались, а на немцах не выедешь: они тебя с маху сами оседлают. А на Руси што, знаешь ли ты, забубённая голова? Выведено 600 000, да забритых 300 000, да старых рекрутов 200 000. А все молодцы: одному Богу веруют, одному царю служат, одним крестом молятся, все братья родные. Да коли понадобится, скажи нам батюшка Александр Павлович: "Сила христианская, выходи!" -- и высыпет бессчетная, и свету Божьяго не увидишь! Ну, передних бей, пожалуй: тебе это по сердцу; зато остальные-то тебя доконают на веки веков. Ну, как же тебе к нам забраться? Не токмо что Ивана Великаго, да и Поклонной во сне не увидишь. Белорусцев возьмем да тебя в Польше и погребем. Ну, поминай как звали! По сему и прочее разумевай, не наступай, не начинай, а направо кругом домой ступай и знай из роду в род, каков русский народ!" Потом Чихирин пошел бодро и запел: "Во поле береза стояла", а народ, смотря на него, говорил: "Откуда берется? А что говорит дело, то уж дело?"
1 июля

No 2

Московский военный губернатор, граф Ростопчин, сим извещает, что в Москве показалась дерзкая бумага, где между прочим вздором сказано, что французский император Наполеон обещается через шесть месяцев быть в обеих российских столицах. В 14 часов полиция отыскала и сочинителя, и от кого вышла бумага. Он есть сын московского второй гильдии купца Верещагина, воспитанный иностранным и развращенный трактирною беседою. Граф Ростопчин признает нужным обнародовать о сем, полагая возможным, что списки с сего мерзкаго сочинения могли дойти до сведения и легковерных, и наклонных верить невозможному. Верещагин же сочинитель и губернский секретарь Мешков переписчик, по признанию их, преданы суду и получат должное наказание за их преступление.
3 июля

No 3

Вчерашняго числа главнокомандующий в Москве получил через нарочнаго курьера от его высокопревосходительства, господина военнаго министра, из мызы Мощинки, следующия известия: 26-го числа 1-я и 2-я армии, снабдившись продовольствием, выступили из Смоленска: 1-я в Водро, 2-я в Катань. 27-го авангард 1-й армии под начальством генерала Платова и генерал-майора графе Палена, разбил корпус неприятельской кавалерии; большое число войск, оный составлявших, совершенно истреблено, и взято в плен нами около 1000 человек, в числе коих 1 полковник и много штаб- и обер-офицеров; также взят обоз командующего оным корпусом генерала Монбрюна. 27-го же числа армии перешли: 1-я в Мощинки на Пореченскую дорогу, а 2-я в Водро.
2 августа


Сообщение отредактировал litregol - 22.4.2012, 7:48