О короле Людовике XIII Опции

[Бобровский Д.]

Собственно сам основатель роты мушкетеров Королевского Дома- Людовик 13 Французский (27.9.1601-14.5.1643гг.) Детский доспех короля. 1610г. 1метр 34см. Доспех короля датированный 1620-1630гг. 1метр.40см.

Сражение при Пон-Де-Се.
Перевод из главы «Вторая война между матерью и сыном». Сражение при Пон-де-Се.

В начале лета 1620 года ситуация была весьма угрожающей. Западные провинции были в руках мятежных грандов. Лонгвиль держал Нормандию (которую Люинь выменял у него на Пикардию), Вандом - Бретань, Роган - Пуату, д'Эпернон - Ангумуа, Онис, Сентонж и Лимузен, герцоги Майен и Роклор - Гиень, герцог де Монморанси - Лангедок, не считая Ла Валетта, который прочно основался в Меце и мог позвать на помощь войска из Германии. И это было не все. Мария Медичи обратилась к великому герцогу Тосканскому, герцогу Савойскому и к королю Испании, рассчитывая получить от них денежную, военную и дипломатическую помощь в войне против своего сына. Ее войска насчитывали 30 000 человек пехоты и 3000 всадников.
Учитывая менталитет эпохи, она не была простым частным лицом. Вдова Генриха IV, мать царствующего короля, член королевской фамилии, она несла в себе частицу монархической легитимности. Казалось естественным, что она должна заседать в Совете вместе со своим сыном. Вот почему гранды сплотились вокруг нее. <...>
3 июля 1620 года в Лувре собрали королевский Совет. На нем столкнулись две стороны: Конде, выступавшего за немедленные военные действия, особенно в направлении Нормандии, и Люиня и барбонов, старых советников Генриха IV, напуганных внезапной военной мощью вдовы Генриха IV. Каждая сторона приводила свои аргументы. Конде говорил, что его величество не знает своей силы, пусть он идет прямо на Нормандию и все будут ему подчиняться. Бывшие министры Генриха IV отвечали, что нельзя быть в этом уверенным и что его величество обладает всего лишь небольшой армией и недостаточными средствами. Что будет, если в отсутствие короля мятежники возьмут Париж? Армия Майена, сформированная в Анжу, может занять его, и тогда то будет неисправимым поражением. Людовик, не говоривший до этого момента ни слова, вышел из своего молчаливого состояния. Он начал говорить и говорил как король: "Среди стольких врагов, которые сейчас существуют, надо идти на тех, кто больше и ближе: это Нормандия. Мое решение: идти вперед и не ждать в Париже, пока мое королевство будет в их власти и мои верные подданные будут угнетены".
После того, как Совет закончился, главный прево Нормандии, Пьер Ле Блан дю Роле стал вновь настаивать на том, что решение короля было слишком рискованным. "Вас не было на моем Совете, - ответил ему король, - на котором я принял главное решение: знайте, что с помощью оружия я раздавлю всех моих врагов, потому что они не могут меня ни в чем обвинить и я не обидел никого из них. Вы будете иметь удовольствие это увидеть."
Не откладывая дела в долгий ящик, король на рассвете 7 июля вышел из Парижа с 3000 пеших и 200 конных под командованием Шомберга, Пралена и Креки. Бедный король, это были все его силы, состоящие в основном из его военного дома: охраны, швейцарцев, жандармов, кавалерии и французской гвардии! Чтобы быть лучше различимым, он надел белый камзол с белым воротником, белый шарф главнокомандующего и белое перо на шляпу - подражание и культ отца, завоевателя своего королевства. Он прекрасно держался в седле Армениля, своего большого испанского скакуна.
Утром 8 июля его армия подошла к воротам Руана. Герцог де Лонгвиль отступил со своими войсками, и Людовик вошел в город без единого выстрела. Его встретили бурными приветствиями. Королевское правосудие торжественно лишило прав мятежного герцога. Напуганное окружение советовало королю ограничиться этим успехом и не идти на Кан, где укрепился Лонгвиль. Людовик отверг их доводы: «Опасностью больше, опасностью меньше! Идем прямо на Кан!» Не имея проницательности и военных талантов победителя при Иври, он раскрыл свои способности прекрасного воина, отличавшегося поразительной стойкостью и выносливостью и безразличием к непогоде. В течение трех часов, верхом под проливным дождем, он присутствовал при переходе своих войск. Приблизившись к мятежному городу, он выехал вперед обследовать местность, замечая малейшие детали и ища место, где можно было бы наиболее эффективно перевести свою кавалерию.
Прибыв в Эсковиль неподалеку от Кана, он приказал принести карты окрестностей и, выслушав мнения офицеров, расставил сам посты кавалерии и наметил направления, в которых будут высланы разведчики. 15 июля в 11:30 утра после завтрака, во время которого он всего лишь выпил немного кларета, разбавленного водой, король одел доспехи и бесстрашно спустился в открытую траншею перед городом. Скромно одетый, со шпагой на боку, он походил на монахов-воинов времен крестовых походов. Он знал всех офицеров, в том числе и низшего ранга, по их именам. Когда по ним открыли мушкетный огонь, он посмеялся над солдатом, охваченным паникой и бросившимся на землю. Он невозмутимо, выказывая полное презрение к опасности, продолжал изучать вражеские войска без малейшего страха. Его пытались заставить отступить. Он всех заражал своим воинственным пылом, и именно он придавал силы своей маленькой армии.
Жители Кана сдались. «Я не желаю церемоний, - сказал Людовик. – Продолжайте мне служить, и я буду вам хорошим королем». Пробыв в городе два дня, он его оставил. Нельзя было задерживаться в Нормандии. 2 августа армия была в Ле-Мане. Далее она взяла путь на Перш, где не встретила никакого сопротивления, и спустилась к Анжу.
Мария Медичи за стенами Анжера приказала вооружить армию, поднять налоги и нанять крестьян копать траншеи, защищавшие ее войска. «Надо начать сражение по ту сторону Луары», - сказал король. Тем не менее, из-за уважения к своей матери, он не хотел захватывать город и решил бросить свои силы на переправу Пон-де-Се: два полуразрушенных моста, защищенные редутами, которые занимали войска под командованием герцога де Реца.
Странный король, одновременно застенчивый, заикающийся, полный комплексов, но наделенный безупречным мужеством, держал себя с озадачивающей всех непринужденностью, пряча свои слабости за талантом военачальника. В ночь, предшествующую битве, в замке Ла Верже, где он разместил свою ставку, он сверился с картой и понял, что его кавалерия плохо расположена. Он немедленно отдал приказ поменять ее расположение. Теперь он располагал 5 000 пехотинцев, 600 кавалеристов и двумя пушками. 7 августа, в 6 часов утра, после бессонной ночи он стал ждать на поле битвы полномочных представителей противника. К несчастью, Мария Медичи имела привычку спать долго: ее не решились разбудить. В полдень время отсрочки истекло. Скрупулезно проверив расстояние между батальонами инфантерии, эскадронами кавалерии и швейцарцами, он отдал приказ начинать атаку, невзирая на возражения Люиня.
Королеву-мать окружали неопытные военачальники: молодой Суассон, герцог де Немур или ни на что не способные, как маршал де Буа-Дофен. Другие, Роган, Майен и д’Эпернон, были далеко, рассеянные по провинциям. Их армии таяли. Приближенный Марии, Луи де Марильяк, брат интенданта юстиции Анжу, получил звание главного маршала. Ему поручили согласовывать расположения войск, но он был занят борьбой со своими соперниками. Герцогу де Рецу, бывшему в Пон-де-Се с 1200 пехотинцев и 300 всадников, Мария Медичи приказала защищаться, не атакуя королевские войска, что тому не понравилось, и он ушел со своими людьми. Это было катастрофой для мятежников, у которых оставалось только 2000 пехотинцев, сто всадников и три пушки. Покрытый пылью Вандом, вернувшись в ставку королевы-матери в Боро, воскликнул: «Мадам, я бы хотел умереть!», на что фрейлина королевы ответила, что для исполнения этого желания ему нужно было остаться на поле битвы. Командующий легкой кавалерией Сент-Эньян сопротивлялся королевским войскам. Битва длилась три часа. На поле брани осталось несколько сотен убитых. Многие, пытаясь спастись вплавь, утонули. Другие, пытавшиеся скрыться в заросших берегах Луары, стали жертвами местных крестьян, жаждавших отомстить за их набеги и поднятые налоги. Сент-Эньян был взят в плен, а Вандом спасся вплавь. Так закончилась «смешная история Пон-де-Се», как ее прозвали историки, желая подчеркнуть ее военную незначительность, смешная история, которая, на самом деле, таковой не являлась.
Мария Медичи отказалась продолжать сопротивление, сбежав на юг, и ей не оставалось только покориться. 8 августа 1620 года в удушающую жару Людовик, проведя 17 часов в седле, вошел в Анжер. Мир был подписан двумя днями позже благодаря ловкости Ришелье. Он сумел вовремя завершить конфликт двух сторон. Статьи Ангулемского договора были возобновлены, и было дано прощение всем грандам, их приближенным и всем мятежникам, в течение десяти лет не дававшим никакой передышки государству. Даже Сент-Эньян, осмелившийся сопротивляться королевским войскам в присутствии самого короля, избежал смертной казни. Мария Медичи получила 300 000 ливров на выплату своих долгов. Обычаи регентства трагически продолжались, но кто в этом виноват?.. Чтобы заплатить за все его безумства, нужно было создать впечатляющее количество новых должностей. Обязавшись жить в мире с королем, Мария получила обещание позже быть введенной в королевский Совет. На полях договора было обозначено, что Ришелье выдает замуж свою юную и прелестную племянницу Мари-Мадлен де Виньеро, м-ль де Пон-Курле, дочь его сестры Франсуазы дю Плесси, за Антуана де Рур де Комбале, племянника королевского фаворита. Это была идея отца Жозефа, решившего примирить двух соперников. Что же касается кардинальской шапочки, то она была ему формально обещана под давлением Марии. Бранясь, Людовик подписал официальное прошение Папе 22 августа. Казалось, между Ришелье и Люинем царит полное взаимопонимание. Они клялись друг другу в искренности и дружбе. Это была лишь видимость. На самом деле, фаворит решил не отсылать это прошение, которое делало его слишком умного противника настоящим политическим соперником. Тайком он и Пюизье поддержали кандидатуру Ла Валетта, архиепископа Тулузского и сына герцога д’Эпернона. Именно он получил кардинальскую шапочку в январе 1621 года.
13 августа 1620 года Мари вновь встретилась со своим сыном в замке Бриссак возле Анжера. Она вышла из своих носилок в сорока шагах от спешившегося короля. Они приблизились друг к другу, без эмоций поцеловались и разошлись. Комната Юдифи, где они обменялись несколькими словами, до сих пор существует. Их встреча была холодной. В то время как она перебралась в Фонтенбло, ожидая своего возвращения в Париж, Людовик подписал «декларацию невиновности своей высокочтимой госпожи и матери». Мария на этот раз решила не ввязываться в интриги и следовать советам г-на де Люсона, который в очередной раз спас ее от провала.



Сражение на острове Рие 16 апреля 1622 года.


13 апреля 1622 года Людовик XIII узнал, что герцог де Субиз укрепился на узкой болотистой полосе сущи, недалеко от Сен-Жиль-сюр-Ви, - на острове Рие, до которого нельзя было никак добраться, кроме как по болоту. Он немедленно решил его атаковать со своими войсками, шестью полками инфантерии и восемью пушками. Никто из военачальников не поддержал королевского замысла. В субботу 16 апреля в полночь он повел кавалерию в атаку, не дожидаясь подхода инфантерии. Он был одет в кирасу и набедренники, на голове его был шлем, увенчанный большим белым пером. Местные крестьяне указли ему место, где можно было пройти вброд, что он с легкостью и проделал. При первых лучах солнца, когда прилив отрезал ему дорогу назад, король атаковал войска Субиза во главе всего лишь 400-500 всадников. Он хотел умереть или победить. Не ожидавшие такого тактического хода и такого стремительного натиска гугеноты в беспорядке начали разбегаться по болотам. Сражение длилось весь день. Королевская армия понесла незначительные потери. Со стороны протестантов были убиты сотни людей, захвачены знамена и орудия. Субиз смог бежать, вернувшись в Ла Рошель всего лишь с тридцатью всадниками. Людовик, весь день сражавшийся в условиях, когда вода доходила лошади до груди, смог отдохнуть только в 8 часов вечера в деревне Аспремон. Завернувшись в широкий плащ, он упал на койку, покрытую соломой, которая накануне служила ложем для его врага, и заснул.
На следующий день он написал своей матери: "Я был 16 или 17 часов верхом и испытывал такое удовлетворение, что не чувствовал бега времени и не испытывал ни малейшего неудобства из-за жары". Восхитившись его победой, Мария выразила беспокойство его неустрашимостью. "Как и самый последний дворянин в вашей армии, вы испытываете ту же усталость. Простите меня за то, что я вам это говорю, но к моей радости, которую мне доставило ваше письмо, примешивается и удивление. Во имя Господа, не поступайте так больше, подумайте о том, что вы король и что вы должны сохранить себя для вашего народа".
Королю было 20 лет. Он достиг середины отпущенного ему на земле времени. Он был "настоящим сыном Марса, воинственным и неутомимым". Он без стаха спускался в траншеи, забирался на выступы, чтобы лучше видеть врага. Снаряды падали в друх шагах от него; несколько раз ему чуть не оторвало голову. Он пьянел от запаха пороха, боя барабанов, грохота пушек, града снарядв, звона шпаг. "Я видел, - пишет в своих мемуарах Бассомпьер, - многочисленные и различные действия короля в многочисленных опасных местах и скажу без лести и без желания угодить, что никогда не видел ни мужчину, ни короля, который был бы настолько уверен в себе, как он". Несмотря на его кажущуюся холодность, к своим солдатам он был добр, сочувствовал им и выказывал большую заботу, например, приказывая своим собстенным поварам печь хлеб, если его не успевали подвезти. Однажды он бросил кошелек с пистолями женщине, у которой после прохождения армии все хозяйство было расхищено. В вечер битвы он никогда не забывал навестить раненых, чтобы их утешить, подбодрить, распределить между ними деньги, и на следующий день всегда требовал приносить ему новости о них. Часто он посылал им своих хирургов и медиков. Отрывки из книги Жана-Кристиана Петефиса-"Людовик 13" 2008г.

Отрывки из книги Жана-Кристиана Петефиса-"Людовик 13" 2008г.

[Straddy]

Достойный сын своего отца...

Спасибо за интересные материалы...

[konstantyn_lvk]

Отрывки из книги Жана-Кристиана Петефиса-"Людовик 13" 2008г.

А вот такой вопрос - как соотносятся и что можно сказать вообще вот об этих двух книгах:
Глаголева Е. Повседневная жизнь во Франции в эпоху Ришелье и Людовика XIII. М., 2007.
Мань Э. Повседневная жизнь в эпоху Людовика XIII. СПб., 2002.

Модераторское
В качестве обязательной просьбы-пожелания: давать полные выходные данные книг, которые цитируются, вот скажем в таком формате, как я сделал выше.

Сообщение отредактировал konstantyn_lvk - 10.5.2010, 15:14

[Илья]

Мань Э. Повседневная жизнь в эпоху Людовика XIII. СПб., 2002.

хорошая книга
перечитывал пару раз
настоятельно рекомендую в домашнюю библиотеку

[Бобровский Д.]

Здесь можно скачать книгу Жана- Кристиана Птефиса "Истинный Д`артаньян". Заранее прошу прощение у модераторов за отсутствие полного адреса издания т.к. в инете не указано.

Модераторское
Ну почему же : Птифис Ж.-К. Истинный д'Артаньян. М., 2004. А вот ссылки на скачивание "пиратских" копий книг мы на форуме не даем.

Сообщение отредактировал konstantyn_lvk - 10.5.2010, 17:12

[Бобровский Д.]

Достойный сын своего отца...

Вы правы, сударь. Людовик 13 является одним из самых не понятых и в то же время одним из самых благородных французских монархов.
http://www.youtube.com/watch?v=4gNuCpEUjSY...player_embedded Здесь смотрим клипы про короля. http://www.youtube.com/watch?v=URgR9H346Z0&feature=related Здесь слушаем музыку сочиненную самим Людовиком Трезом(13). http://www.youtube.com/watch?v=e86hByzo8kQ&feature=related

Сообщение отредактировал Kirill - 10.6.2010, 22:46

[Роберто Паласиос]

Достойный сын своего отца...

И похоже грамотно занимался только внутренними делами. Французская армия не была сильна для вмешательства в Европейские дела. Ну и женился правильно. По настоящему Франция возвысилась только с его сыном. Когда все остальные "гегемоны" просто выдохлись.

[Бобровский Д.]

И похоже грамотно занимался только внутренними делами. Французская армия не была сильна для вмешательства в Европейские дела. Ну и женился правильно. По настоящему Франция возвысилась только с его сыном. Когда все остальные "гегемоны" просто выдохлись.

Совершенно верно, ведь в начале своего правления Трез занимался усмерением знати, которая имела свои войска вступавшие в боевые столкновения с королевскими. Плюс достаточно гибкое отношение к гугенотам. Все это во многом благодаря Ришелье конечно.. Внешнее давление было очень сильно. Был момент, когда население Парижа готово было бежать от испанской угрозы. Время правления Треза это успешное преодоление очень многих угроз и противоречий.

[Бобровский Д.]

Изгнание англичан французами с острова Ре. Неизвестный художник 18 века с оригинала Ж.Колло.
Осада
Ришелье, которого детально информировали о приготовлениях и намерениях Англии, услышал в мае о том, что на английские корабли грузят зерно. Он сам сосредоточил в Пуату армию, генералом которой значился Гастон, брат короля, однако реальное командование осуществлял герцог Ангулемский. Хотя формально война Франции не объявлялась, было ясно, что действия англичан будут направлены против Ла-Рошели и островов Ре и Олерон, расположенных у входа в ее бухту, с тем чтобы попытаться поднять гугенотское восстание во Франции. В течение ранней весны 1627 г. Ришелье организует оборону, выделяя на необходимые нужды собственные средства и потратив в общей сложности около двух миллионов ливров, к которым он добавил четыре миллиона, собранных как частные пожертвования.
19 июня Бекингем отдает приказ об отправке в Ла-Рошель нескольких пехотных полков, ошибочно полагая, что там их ждет радушный прием. Корабли должны были высадить гарнизон и отправиться дальше, чтобы освободить английские корабли с грузом вина, все еще стоявшие в Бордо и по-прежнему служившие поводом для большого недовольства. 27 июня Бекингем отправляется в плавание с 98 кораблями, из которых 74 были боевыми, а остальные везли припасы. В его распоряжении были 4000 матросов и морских офицеров, а также еще 8000 вооруженных человек. Бекингем заявлял, что его цель — заставить французского короля уважать права гугенотов — граждан Ла-Рошели.
О выходе английского флота из Портсмута в Париже стало известно 30 июня, через три дня после его отплытия. Немного позже был получен рапорт о том, что корабли уже стали видны из Бреста. Тем временем герцог де Роган собирал гугенотские силы на юге. Людовик XIII и Ришелье выехали из Парижа на юго-запад 28 июня, но Людовик почувствовал сильное недомогание в Вильруа, во время второй остановки на ночлег. Ришелье самого мучили лихорадка и бесконечные мигрени, но он день и ночь проводил у постели короля, лично ухаживая за ним. Этим двум людям пришлось полагаться друг на друга в осуществлении своего общего патриотического замысла, в данный момент зависевшего от них обоих, и Ришелье ни на мгновение не забывал о том, что смерть Людовика XIII повлечет за собой восшествие на престол его брата.
Восхищенные отзывы о том, насколько сосредоточенно и самозабвенно Ришелье вкладывал всю свою нервную энергию в ведение дел, стали общим местом. Однажды в течение четырех недель он отправлял по семь и более курьеров в день. Многие из его подчиненных были духовными лицами, обладающими талантом организации военных действий; они прочесывали побережье в поисках всего, что плавает и может быть использовано для оказания помощи Сен-Мартену — более крупному из двух фортоз на острове Ре. Если падет Ре, нельзя будет защитить остров Олерон, а если падет и он, Ла-Рошель нельзя будет отрезать от моря.
Именно из-за болезни короля — по-видимому, очень серьезного обострения его проблем с кишечником, несомненно усугубленного тревогой по поводу политической и военной ситуации, — командование армией численностью около двадцати тысяч, нацеленной на Ла-Рошель, было передано герцогу Ангулемскому. Королю новостей не сообщали, поскольку они могли только расстроить его. Рассмотрение общих вопросов было передано Марии Медичи, чтобы освободить короля от забот по управлению землями к северу от Луары на период проведения кампании. Шомбер отвечал за военные приготовления, а Ришелье — за военно-морские силы и в целом за оборону западного побережья.
Утром 20 июля, во вторник, флот Бекингема появился у берегов острова Ре, тысячный гарнизон которого под командованием талантливого генерала (marechal de camp) Туара был рассредоточен по двум фортам. Один из них — Сен-Мартен — был полностью во всеоружии и практически неприступен, другой же, Ла-Пре, все еще пребывал в состоянии неготовно¬сти. Несмотря на опустошительные налеты англичан, Ришелье удалось собрать флот из пятидесяти кораблей.
21 июля англичане открыли огонь по двум этим фортам. Туара не смог предотвратить высадки 2000 людей Бекингема у Саблансо, на самой восточной оконечности острова, расположенной ближе всего к Ла-Рошели, и ему пришлось отступить. К 27 июля он уже вынужден был укрыться в Сен-Мартене, оставив остальной остров Бекингему, который теперь смог высадить все свои войска. Бекингем гарантировал Туара перемирие, для того чтобы тот мог похоронить своих убитых, и благородно отдал им дань уважения. Имел место и чисто рыцарский обмен дынями и оранжадом. На самом деле Туара потерял убитыми около 200 человек, включая собственного брата. Теперь он оказался в осаде, доступы к Сен-Мартену как с суши, так и с моря были блокированы.
Туара был отрезан от снабжения, болен, а его гарнизон начинал терять моральный дух. Положение казалось ему настолько безнадежным, что он послал на материк трех пловцов с одним и тем же отчаянным сообщением: он не в силах больше держаться. Только один из них доплыл до берега, но Ришелье все-таки смог снарядить флот в пятнадцать небольших кораблей с продовольствием, из которых тринадцати удалось прорваться к форту ранним утром 7 сентября благодаря высокому приливу. Во время следующего прилива, 7 октября, англичане были уже во всеоружии, и состоялась битва. На этот раз двадцать пять из тридцати пяти кораблей с провизией и подкреплением прорвали блокаду. Ришелье и Шомбер, понимая, что Туара вряд ли удастся продержаться дольше, чем до середины ноября, задумали смелый план переброски с острова Олерон 6000 человек, 300 лошадей и шести пушек под командованием Шомбера.
Предупрежденные и напуганные англичане вынуждены были 6 ноября предпринять поспешный и плохо подготовленный штурм форта. Он был отражен, отчасти из-за того, что лестницы оказались слишком короткими. Когда Шомбер, прибывший ночью 8 ноября с пятьюдесятью четырьмя шлюпками, высадился на берег, он обнаружил, что все англичане покинули остров. Погибло более полутора тысяч англичан, прежде чем остальные, забрав с собой де Субиза, смогли отплыть, спасенные благоприятствовавшим им течением. Марийак написал донесение, в котором сообщалось, что победа была, главным образом, заслугой Ришелье. Ришелье, в черной сутане, кирасе, накрахмаленном воротнике, фетровой шляпе с плюмажем, с рапирой под красной кардинальской мантией, сам руководил окончательным взятием острова.
Когда Бекингем только прибыл сюда, де Субиз отправился в Ла-Рошель, где жила его мать, герцогиня де Роган, чтобы разведать обстановку в самом городе. Поначалу его отказывались принять, и мэр умолял его уйти, но в конечном итоге ему удалось расколоть население на две части: тех, кто хотел мира, процветания и не желал иметь с англичанами ничего общего (это были по преимуществу купцы и должностные лица), и тех, кто под влиянием своих пасторов стремился установить теократическое правление. Именно из рядов последних и был выбран новый мэр. Восемьсот горожан отправились предлагать свои услуги Бекингему, а Ла-Рошель провела лето, осторожно оцениявая ситуацию на предмет извлечения из нее каких-либо религиозных преимуществ без ущерба для коммерческого процветания.
Предположительно, именно осуществленный Ришелье 7 сентября успешный прорыв блокады острова Ре со стороны моря побудил гугенотов 10 сентября обстрелять французские отряды, проводившие вокруг города подготовку к осаде, и тем самым начать открытые враждебные действия между городом и королем. До сих пор жители крепости считали себя верными королю, но они связали себя с англичанами, использование которыми Ла-Рошели в качестве плацдарма Ришелье твердо намерен был предотвратить. Он объясняет свою политику в письме от 8 октября к Конде, на которого было возложено подавление мятежа в Лангедоке. Вопреки навеянным крестовыми походами фантазиям Берюля, возведенного в сан кардинала по рекомендации Ришелье и просьбе короля, а также мнению отца Жозефа, Ришелье ясно давал понять, что его заботит не религия, а политика. Гугеноты, по его мнению, стали представлять реальную угрозу единству Франции.
Король к этому времени уже выздоровел, но он едва избежал гибели, и его новый доктор, преемник Эруара, настаивал на осторожности. Стратегическое управление по-прежнему находилось в руках Ришелье, хотя с августа 1627 г. в рассылаемых приказах значилось: «отдан в присутствии короля». Ришелье также принял на себя непосредственное командование армией. Как и его генералы, Луи де Марийак и Бассомпьер, Ришелье старался избежать непосредственного штурма, отдавая предпочтение плану королевского архитектора Метезо, заключавшемуся в том, чтобы отрезать город со стороны открытого моря, построив поперек гавани, но вне пределов досягаемости крепостных орудий, полуторакилометровую дамбу из булыжников, каменной кладки и разоснащенных старых кораблей, с пушками, стоящими на прикрепленных к ней плавающих платформах; дамба должна была иметь небольшой, способный пропустить только маленькое судно разрыв, на который были нацелены артиллерийские орудия. Королевский флот предполагалось разместить поблизости. План был успешно осуществлен, и к январю 1628 г. Ла-Рошель была надежно блокирована и со стороны суши, и со стороны моря.
Состояние здоровья короля не позволяло ему снова присоединиться к армии, но он был достаточно дееспособен для того, чтобы вернуться в Париж, наделить королеву-мать полномочиями регента на время своего отсутствия, а 20 сентября отправиться в Блуа, куда к нему 1 октября приехал Ришелье. 7 октября они снова встретились в Партене, чтобы вместе отправиться в Ла-Рошель, куда прибыли 12 октября. Ришелье сразу же занялся подготовкой всего необходимого для осады, — от судов из Испании и Нидерландов до пушек, людей, денег и обмундирования, поступавших изо всех уголков Франции. Ришелье сделал новые займы, но создание длинной линии укреплений вокруг города продвигалось медленно, и денег, для того чтобы обеспечить тройную оплату, требуемую четырьмя тысячами солдат в качестве компенсации за энтузиазм и опасности, которым они подвергаются, едва хватало. К. тому же Гастон, недовольный тем, что Людовик взял на себя командование, удалился в Париж, а Бассомпьер какое-то время отказывался выполнять приказы герцога Ангулемского.
В качестве своей ставки Ришелье выбрал маленький замок у моря — Пон-де-Пьер, — такой незащищенный и изолированный, что гугеноты решили попытаться, наняв шайку авантюристов, напасть на него и похитить Ришелье. Ко они недооценили защиту, которую обеспечивала кардиналу его собственная служба информаторов. В ночь нападения заговорщики встретились не с кардиналом, а с отрядом мушкетеров и несколькими эскадронами кавалеристов: отца Жозефа, поселившегося в одном кз садовых павильонов замка, вовремя проинформировал один католик из Ла-Рошели.
Людовик, которому не дали отправиться на остров Ре вместе с направленными туда отрядами, проводил время в седле, инспектируя свои войска и проводя учения. 25 ноября король писал своей матери, что он не обретет покоя до тех пор, пока не завершится это предприятие. Однако он снова заболел и был вынужден покинуть линию фронта; когда он получал известия о том, что ларошельцы вырвались из крепости и захватили французских заложников, или о том, что к городу смог пробиться груженный продовольствием корабль, Людовик впадал в депрессию. Ришелье, которого попросили предоставить общий отчет о ситуации, вынужден был сообщить королю, что гугеноты, Англия, Савойя, Лотарингия и император Фердинанд II сформировали антифранцузский блок. Для Ришелье, чье будущее и мечты сейчас зависели от упреждающего сокрушительного удара по гугенотской оппозиции во Франции — необходимой прелюдии к созданию национального государства, — единственно возможным решением было скорейшее взятие Ла-Рошели.
В мрачном настроении, раздраженный на Ришелье, психически подавленный и физически больной, король отбыл в Париж за врачебным советом. Ришелье убедил Людовика оставить все командование на него, наделив его чином General de l`armee du Roi devant La Rochelle et provinces circonvoisenes (генерал армии короля при Ла-Рошели и в окружающих провинциях) и оставив при нем двух государственных секретарей. Людовик уехал 10 февраля, разразившись слезами сразу после того, как расстался с кардиналом, и оставив эмоциональную записку со словами благодарности и тревоги за него, а также с настоятельной просьбой избегать опасностей; тем же вечером он написал Ришелье еще одно письмо, заверив в постоянстве своей привязанности и в том, что, лишенный его наставничества, он ощущает чувство утраты. Ришелье, у которого сразу же снова качался жар, был тронут, получив письмо короля, и не менее эмоционально ответил ему. Он продолжал ему писать, детально докладывая обо всем происходящем, а Людовик внимательно читал эти письма, делая на них пометки.
Кампания шла из рук вон плохо. Армия Ришелье разваливалась на части, теряла моральный дух, а вылазки гугенотов становились более частыми и успешными. 12 марта 1628 г. была предпринята неудавшаяся попытка проделать брешь в городской стене, у ворот Порт-Мосек, через которые проходили лодки, добывавшие соль из болот. Место предполагаемого пролома находилось над канализационной сетью, о которой было известно отцу Жозефу. Сам Ришелье в сопровождении около пяти тысяч человек прождал всю ночь, готовый войти в город, но группа подрывников заблудилась.
Внутренние враги Ришелье пытались задержать короля в Париже, оставив кардинала на произвол судьбы перед лицом, как казалось, неудавшейся блокады, но Людовик сдержал свое обещание вернуться в апреле и, прибыв под Ла-Рошель в понедельник Страстной недели, был обрадован сильно продвинувшимся строительством дамбы. Мария Медичи написала Ришелье о том, как доволен король всем, что тот сделал. Когда в мае показался английский флот с провизией для осажденного города, Людовик запретил Ришелье лично участвовать в морском сражении на одном из кораблей. Английский флот отступил прежде, чем орудия, расположенные вдоль дамбы, успели дать первый залп. Предприняв чисто символическую попытку оказать помощь голодающим жителям Ла-Рошели 16 мая, английский флот необъяснимым образом удалился 18-го числа.
Жители Ла-Рошели возлагали свои надежды на огромный флот из более чем 150 кораблей, который, как говорили, снаряжает Бекингем. Затем пришло известие о том, что Бекингем 23 августа убит Джоном Фелтоном — офицером-пуританином, служившим под его началом и руководствовавшимся как религиозными, так и личными мотивами. Тем не менее, 28 сентября флотилия из 114 кораблей прибыла. Два дня спустя англичане обстреляли с кораблей орудия, расположенные на дамбе. Ришелье и король лично вели огонь из пушки с незащищенных позиций напротив кораблей. 3 и 4 октября продолжалась перестрелка, затем разразился четырехдневный шторм, после чего английские корабли отступили. Французские войска теперь имели преимущество. Именно в этот момент Ла-Рошель решила начать переговоры. «Mercure» сообщала, что ее жители пытались есть кожу, отваренную в жире. Мясо собак и ослов считалось деликатесом. Более 13 000 человек умерли от голода. Капитуляция была подписана 28 октября.
Жителям гарантировались свобода вероисповедания и всеобщая амнистия, и только менее дюжины лидеров должны были быть высланы на шесть месяцев без конфискации имущества. Восстанавливалось отправление католического культа, одну из гугенотских церквей предназначили под католический собор. Отец Жозеф отказался от предложенного ему нового Ларошельского епископата. Старые привилегии и органы самоуправления города ликвидировались, и назначался интендант, ответственный перед короной за финансы, суд и обеспечение порядка. Стены и бастионы города, кроме тех, которые защищали его с моря, подлежали сносу. Ришелье, стремившийся к мирному сосуществованию с гугенотами там, где это не вело к политической опасности, и видевший главную свою задачу на этом этапе в том, чтобы привести к покорности лангедокских гугенотов, считал такие меры слишком суровыми. Когда французские войска 30 октября вошли в город, в нем оставалось всего 5400 жителей из 28 000 . Свыше ста человек умерло из-за того, что их организм не смог воспринять нормальную пищу. Людовик XIII совершил торжественный въезд в город 1 ноября, и Ришелье снял с себя военные доспехи. 10 ноября английский флот ушел. Неделю спустя Людовик вернулся в Париж, а 20 мая 1629 г. был подписан мир с Англией Клод Лоррен. Осада Ля Рошели войсками Луи 13. 1631г.

[Бобровский Д.]

Парадный портрет короля в доспехах. Чуть ниже помещен фрагмент, по перчаткам догадался ..

[Бобровский Д.]

Охотничие оружие Его Величества изготовленное оружейниками Лизье. Музей Метрополитен.

[Бобровский Д.]

Осада Монтобана войсками Луи 13 в 1617г. Абраам Отенберг.



Король в 1633г.

[Бобровский Д.]

Карета Людовика 13.

Король в образе Геркулеса.

[Бобровский Д.]

Достаточно редкая гравюра. Людовик 13 и его родной брат Гастон Орлеанский на фоне французской армии. 1627 год. Абраам Босс.
Король с братом настолько похожи что я даже не понял кто кем является. Причем это прослеживается и на портретах Гастона, стремившегося подражать брату даже в стиле...

[Бобровский Д.]

Людовик 13. Работа Джорджа Стюарта.

[Бобровский Д.]

Он одевался, брился, мыл голову, сушил волосы, иногда слуги помогали ему, но гораздо чаще он обходился, занимаясь утренним туалетом, без их содействия, и, по крайней мере в юные годы, помогал последним застилать свою постель.

Людовик ведь принадлежал к той ветви Бурбонов, которая - даже при самых серьезных болезнях - отличалась завидным аппетитом. Он обжирался, получая при этом явное удовольствие, всей и всяческой снедью, включая паштеты, крупную дичь (мясо и жир оленя, кабана и так далее), просто мясо и птицу, трюфеля в масле, любые тяжелые кушанья, обильно сдабривая все это кларетом с парижских виноградников, который с течением времени и явно до срока привел все-таки в полный упадок и без того хрупкое здоровье короля. Никому не известно в точности, слышал ли он, уписывая за обе щеки всю эту разнообразную симфонию блюд, звучавшие во время королевского обеда мелодии скрипок, и соглашался ли, подобно своим предшественникам на престоле, радовать подданных созерцанием того, как лихо и по-молодецки разделывается Его Величество с хлебом насущным.

Король любил упражнения, в которых можно было проявить силу и ловкость. Он яростно отдавался всем и всяческим играм (главным образом с мячом или воланом, как в обычном, так и в усложненном варианте), привлекая в партнеры наиболее проворных и искусных игроков из числа приближенных к нему знатных людей. Он был не только хорошим наездником - выучился верховой езде у знаменитого берейтора Плювинеля, но и неутомимым ходоком, способным преодолеть от рассвета до заката четырнадцать лье и не устать при этом. Плохая погода была ему нипочем, и он не считался ни с жарой, ни со стужей, ни со снегом, ни с дождем, ни с градом, ни с ветром, ни с ударами грома и вспышками молний.

К двадцати трем годам, не однажды рискуя утонуть, он наконец научился плавать и с тех пор уже не боялся погружаться в пруд, если не оказывалось челнока, или купаться в реке, когда было тепло. Он с удовольствием обедал, сидя на травке, чем Бог пошлет: чаще всего - холодными закусками с солдатским пайковым хлебом, запивая все это когда вином, а когда и водой - причем из собственной шляпы. Если ему случалось заблудиться в лесу, он, нисколько не переживая по этому поводу, заявлялся в ближайший трактир и становился весьма удобным постояльцем для хозяина, потому что сам готовил для себя омлет и делил его со своими измотанными спутниками. Иногда в охотничьем азарте он всю ночь при свете луны ппреследовал оленя и кабана, изгнанного им из лесной чащи еще в сумерки, и в Лувре уже начинали беспокоиться о том, куда же делся государь, что с ним случилось.

Короля никак нельзя было назвать не только что ученым, но поросту образованным человеком. Он с трудом мог припомнить несколько слов на латыни. Он писал, как ребенок - крупными неровными буквами, а уж об орфографии и говорить нечего. Он ненавидел чтение, и если перелистывал книгу, то только тогда, когда в ней можно было найти гравюры с изображениями птиц, животных, военных сцен или античных памятников.

Он был самым искусным и одаренным из королей с золотыми руками. Под крышей Лувра он завел для себя и кузницу, и пекарню, и хлев, и ручной печатный станок, и собственную кухонную печь, и множество самого разнообразного инструмента. Он умел обтачивать и шлифовать железные изделия; отливать маленькие пушечки; чинить любое оружие; делать печатные оттиски; чеканить монеты; плести корзины; шить; прибивать гвоздями ковры; изготовлять силки и сети. В бритье он мог бы посоревноваться с самым искусным цирюльником. Он огородничал и садовничал на своих версальских землях, а выращенные им многие буасо раннего зеленого горошка за бешеные деньги скупал у него богач Монторон. Людовик запросто мог занять место кучера, каретника, тележника, конюха, кузнеца... Действительно, можно найти немало свидетельств того, как он ловко и на большой скорости управлял собственной каретой. Если во время прогулки экипаж Людовика терпел бедствие, его это нисколько не тревожило: он вооружался топором, брал в руки нужный инструмент и делал все, что нужно для ремонта... Он самостоятельно взнуздывал и седлал свою лошадь, кормил лошадей, при необходимости мог и подковать. У одного из своих министров, сеньора де Нуайе, он выучился устанавливать оконные рамы, у пиротехника Мореля - изготавливать петарды для фейерверков, у конюшего Жоржа - шпиговать мясо.
Он стал великолепным поваром, посещая - среди прочих дворцовых служб - и кухню, где колдовали кондитеры и куда его влекла детская страсть к лакомствам. Десятилетним мальчиком он, как свидетельствуют современники, собственноручно приготовил молочный суп для герцогини де Гиз. Это было начало, за которым последовали куда более сложные блюда, все ему оказалось под силу: любые виды варенья, миндальное молоко, оладьи, пирожки, марципаны, яблочные и айвовые пироги... А уж в выпечке омлетов ему просто не было равных! Из его фирменных блюд можно еще назвать испанскую олья-подриду из мяса с овощами, а гипокрас - тонизирующий напиток из сладкого вина с добавлением корицы - получался у короля куда ароматнее и вкуснее, чем у других поваров И наконец, будет не лишним добавить, хотя это и не относится собственно к кухне, что матушка короля, Мария Медичи, обучила его искусству составления тонких духов.

Король-ремесленник, король-золотые руки уживался в Людовике с королем-художником. Он был талантливым рисовальщиком и живописцем, еще более одаренным музыкантом: вполне прилично играл на лютне, а вполне возможно и на спинете, причем сочинял не только мелодии песенок, но и произведения куда более масштабные как на религиозные, так и на вполне мирские темы. А главное - он не выносил никакой вульгарности, ни малейшего проявления пошлости во всем, что касалось искусства.


Из книги Эмиля Маня: Повседневная жизнь в эпоху Людовика 13 и Ришелье. СПб.,2002.



Работа: Питера Пауля Рубенса. 1625 год.

Сообщение отредактировал Бобровский Д. - 23.6.2010, 23:47

[Бобровский Д.]

Дворянское окружение Людовика ХIII.

Автор - В.В. Шишкин

Французский ежегодник 2001. М., 2001.
Время правления Людовика ХIII (1610–1643) явилось важным моментом становления французского абсолютизма, главным политическим институтом которого был королевский двор. Роль двора как культурного и социально-политического центра Франции усиливалась по мере его экспансии, постепенно охватывавшей все французское дворянство, «главнейший нерв государства» (Ришелье). Уже в начале ХVII в. большинство дворян было вынуждено прибывать ко двору, поскольку только от него зависели их карьеры на военной, придворной и административной службе в Париже и провинции. В 30–40-е годы ХVII в. придворное дворянство стало особенно выделять себя среди других групп второго, благородного сословия, и окончательно возглавило социальную иерархию Франции. В последние годы правления Людовика ХIII дворцовый институт уже представлял собой сложившийся социальный организм, «общество двора», по выражению Н. Элиаса, доступ в который помимо наследственных придворных был весьма ограничен[1].

В целом, «общество двора» эпохи Людовика ХIII и кардинала Ришелье мало изучено в литературе, хотя историки неоднократно обращались к характеристике социального положения и структуры различных слоев французской элиты, связанных с двором - корпусу герцогов и пэров, губернаторов, государственных советников, высшей буржуазии, женскому окружению королевы Анны Австрийской[2]. Представляется, что действенным способом реконструкции социального облика дворянской элиты французского общества и выяснения процесса складывания придворных партий и их борьбы является рассмотрение биографических данных главных персонажей двора, с акцентом на их происхождении, родственных связях и карьере, а также определение места этих лиц в придворной иерархии.

С ХVI века существующая иерархия элиты французского общества начала изменяться. Прежние феодальные связи и отношения приходили в упадок, подточенные растущей централизацией французского королевства, необыкновенным усилением власти короля. Многие знатные феодальные дома прекращали свое существование именно в конце XV – начале XVI вв., как в силу естественных причин, так и в борьбе с короной (Анжуйский, Алансонский, Бургундский, старший Бурбонский, Арманьяк и др.).

На первое место выдвинулась знать средней руки, которая долгое время служила оплотом династии Валуа в деле собирания домена. Королевский двор окончательно превратил эту знать из феодального рыцарства в придворное дворянство, став цементирующей основой второго сословия.

Желая привязать к себе дворянство и образовать качественно иной, служилый элитарный слой, ренессансные монархи стали практиковать создание новых герцогств - сеньорий высшего достоинства. Причем, возводимые в этот ранг фьефы часто были рассредоточены территориально и находились внутри королевского домена, земли которого по закону были неотчуждаемы. Все это не позволяло новой знати думать о сепаратизме прежних времен. Так, при Франциске I (1515–1547) одним из первых в числе герцогов появились представители боковых ветвей Лотарингского и Бурбонского домов – Гизы (в 1527 г.), прибывшие на службу во Францию в начале XVI в., и Монпансье (в 1538 г.), пожалованные высоким титулом в знак полного прощения этой семьи после государственной измены коннетабля Шарля де Бурбона[3].

Сеньоры французского происхождения, чьи земли возводились в ранг герцогств, вместе с титулом герцога получали, как правило, также титул пэра Франции. Это старинное достоинство, берущее начало еще в XII в., присваивалось прямым вассалам короля. Пэрам дозволялось присутствовать на заседаниях Парижского парламента и быть судимыми только равными по положению лицами, а также исполнять самые почетные обязанности при больших церемониях – королевских свадьбах, коронациях и т. д. Институт пэров был создан монархией ради упрочения своего авторитета, однако к середине XVI века он начал превращаться в предмет беспокойства для короны, поскольку появление новых герцогов-пэров привело к их ожесточенной взаимной конкуренции при дворе (Гизы – Бурбоны – Монморанси), что сказалось на судьбах королевской власти в условиях начавшихся в 1562 г. Гугенотских войн во Франции.

Политическая нестабильность Франции XVI в. во многом была связана с тем, что благородное сословие, утратив свою феодальную иерархию, не успело конституироваться в новую социальную структуру и привыкнуть к иерархии двора, навязываемой королевской властью. Последняя пыталась создать систему рангов и должностей при дворе и в армии – двух основных сферах дворянской службы. Настоящим законодателем французского двора выступил Генрих III (1574–1589), последний король из династии Валуа. Он впервые упорядочил путаницу различных титулов, достоинств и должностей, существовавших прежде или возникавших на всем протяжении XVI века, во многом разрешив споры знатных фамилий об их месте в системе двора и социальной иерархии Франции в целом.

В 1576 г. Генрих III четко определил границы королевской семьи, предписав, что ранг (достоинство) принцев крови – родственников короля по мужской линии (сюда не включалась его ближайшая родня – дети, братья и дядья) должен находиться неизмеримо выше положения остальных принцев и пэров. Спустя несколько лет, в 1582 г., он издал знаменитый эдикт, которым объявлялось, во-первых, что отныне в ранг герцогств-пэрств возводятся только те земли, величина дохода с которых составляет не менее восьми тысяч экю (24 тысячи турских ливров); во вторых, что в случае прекращения мужского колена владельцев герцогства, последнее должно вновь перейти в собственность короля.[4] Эти условия, сохранившие свою силу и в последующие эпохи, помогли реально ограничить доступ в высший слой французского дворянства и избежать его нивелирования с остальной частью второго сословия. В то же время корона получила возможность более уверенно контролировать процесс формирования высшей знати и вмешиваться во взаимоотношения внутри корпуса герцогов и пэров.

Вершиной деятельности Генриха III в деле социального конституирования знати явилось создание ордена св. Духа, кавалеры которого, по монаршему замыслу, должны были составить собственную клиентеллу короля, охватывающую высшую знать двора и Франции. Критически настроенный к королю знаменитый историк того времени Ж.О. де Ту писал: “Орден кавалеров св. Михаила, основанный королями, его (т.е. Генриха III. - В.Ш.) предшественниками, становился малопочетным. Честь принадлежать к нему, которая, казалось, должна была бы находиться только у дворянства и офицеров, отличившихся на службе, была продана людям разного рода без заслуг и без имени. В этих условиях Государь, естественный враг старинных обычаев, находивший привлекательность в том, от чего веет новизной, решил основать другой военный орден под именем ордена св. Духа. Он совершил первую церемонию нового посвящения в последний день декабря (1578 г.). Орден состоял из ста кавалеров, включая короля, главы ордена, четырех кардиналов, главного раздатчика милостыни Франции, канцлера, прево или церемониймейстера, главного казначея, секретаря, герольда и судебного исполнителя. … [Папе] представили, что этот орден был основан с целью защиты римской, апостольской и католической религии и искоренения ереси”.[5]

Устав ордена подробно расписал иерархию его членов, которую можно рассматривать, как придворную социальную лестницу, поскольку практически вся элита двора была посвящена в кавалеры ордена. В частности, статья 83 гласила: “Во избежание любых разногласий во время шествий или в присутственных местах по поводу рангов … король приказывает: после сыновей Франции следуют принцы крови, затем - принцы с титулами герцогов – потомки иностранных владетельных домов, затем - иностранные принцы без герцогских титулов, и после них - герцоги-дворяне, в соответствии с порядком и рангом, определенным для них временем создания их герцогств”.[6]

Таким образом, к концу XVI в. новая система рангов охватила весь двор и вместе с ним все благородное сословие, включая королевскую семью.[7] Дети, братья и дядья монарха именовались детьми Франции, потому что их родителями были лица королевского достоинства. Далее следовали принцы крови, являвшиеся родственниками короля в мужском колене, прямые потомки Людовика Святого. За этой группой находились так называемые “иностранные принцы” – герцоги, выходцы из соседних государств или обладатели княжеств, лежащих за пределами Франции (например, – Ла Тур д’Овернь, владевшие Седаном). В числе известных “иностранных” домов, натурализовавшихся во Франции в XVI в., можно назвать Гиз-Лотарингских, Клевских, Люксембургских, Невер-Гонзаго, и др. Самая знатная и известная бретонская фамилия – Роганы – также включалась в эту группу, поскольку Бретань на всем протяжении средневековья являлась самостоятельным герцогством, вошедшим окончательно в состав королевского домена только к середине XVI в. Признавая за “иностранными” герцогами, равно как и за их родственниками без названного титула, высокое положение в системе социальной иерархии, короли, в то же время, отказывались возводить их владения в ранг пэрств, дабы не раздражать собственных герцогов-пэров, и справедливо опасаясь возможных посягательств “иностранцев” на властные прерогативы короны, ведь большинство этих принцев являлось представителями правящих династий Европы. Пример Гизов в разгар Гугенотских войн весьма показателен в этой связи. Правда, со временем, в XVII в., потомки “иностранных” фамилий все же получили право на пэрский титул.

В XVI – XVII вв. свое место в придворной иерархии заняли бастарды Франции, не упомянутые в уставе ордена св. Духа. Если сами побочные дети королей имели право следовать сразу же после принцев крови, хотя родственная дистанция между ними и законными королевскими отпрысками была неизмеримой, то уже их потомки рассматривались только наравне с остальными знатными дворянами-герцогами. Об этом свидетельствует, например, список членов ордена в 1663 г., где побочный внук Карла IX – будущий герцог Ангулемский Луи-Эмануэль де Валуа следует только за членами Лотарингского дома, хотя и предшествует остальным герцогам и кавалерам ордена.[8]

Герцогами-пэрами Франции, о чем уже говорилось, являлись дворяне только французского происхождения, чьи земли возводились королями в ранг герцогств-пэрств. Обычно это высшее социальное достоинство жаловалось потомкам древних дворянских родов, отличившихся, главным образом, на военной королевской службе, и иногда – лицам из аноблированных семей королевских чиновников или парламентариев (д’Эпернон). Даже фавориты монархов, ставшие герцогами в XVI – XVII вв. благодаря особенной королевской милости, как правило, принадлежали к родовитым фамилиям, представленным при дворе (Монморанси, Жуайез, Сен-Симон). Заслуги на военном поприще и знатное происхождение были главными условиями для обретения высшего дворянского титула, хотя уже во второй половине XVII в. в связи с упадком военной функции дворянства, доминирующей при дворе стала тенденция принимать во внимание только происхождение.[9]

Согласно уставу ордена св. Духа, в корпусе герцогов-пэров также устанавливалась определенная иерархия, зависящая, прежде всего, от давности создания герцогства, т. е. от времени подписания монархом жалованной грамоты. Королевское решение должно было быть зарегистрировано Парижским парламентом, после чего обретало силу. Новоиспеченный герцог приносил клятву верности королю, видоизмененную феодальную присягу, и только после этого акта становился полноправным носителем высшего достоинства.

К началу XVII в. наиболее старыми “дворянскими” герцогствами считались Монморанси (основано в 1551 г.; старший представитель этого рода обладал титулом первого барона Франции), затем – Юзес (с 1572 г.), Эпернон (с 1581 г.), и др.[10] Вместе с тем существовали также герцогства более низкого порядка: к их числу относятся возведенные в этот ранг сеньории, не зарегистрированные Парламентом Парижа в силу разных причин, главным образом в пику решению короля (т.н. ducs á brevet). Такая ситуация была особенно характерна до Фронды (1648-1653), но после ее подавления Бурбоны лишили высшую судебную инстанцию государства прежней силы и авторитета. Тем не менее, такие незарегистрированные герцоги-пэры не могли присутствовать на парламентских заседаниях и не имели права передавать свой титул детям, равно как и земли в этом ранге. После их смерти незарегистрированные герцогства вновь обретали свое первоначальное положение, становясь маркизатами или графствами (например, Витри).[11] За корпусом герцогов-пэров следовало родовитое дворянство, различавшееся по достоинству своих земель и соответствующей им титулатуре: маркизы, графы, виконты, бароны, дворяне без титулов. Здесь также существовала своя иерархия, где принималось во внимание время возведения сеньории в тот или иной ранг, подобно владениям высшей знати.[12] Многие дворяне обладали правом приезда ко двору, при котором часто занимали высшие придворные должности, позволявшие им добиваться в обществе большого влияния, которое соперничало с влиянием высшей знати. Каким образом система титулов и рангов вписывалась в структуру должностей двора и кого можно действительно называть дворянской элитой Франции, мы рассмотрим на примере ближайшего окружения Людовика ХIII в последние годы его царствования.

Речь идет о 1640 –1643 гг., что обусловлено хронологическими рамками имеющегося в распоряжении источника – перечня занятых на придворной службе лиц.[13] Вообще, с целью расширения собственной клиентеллы при дворе, короли, начиная с ХVI в., отправляли в провинции специальные грамоты (brevet) для рекрутирования дворян на придворную службу.[14] Генрих III в попытке замирить свое королевство в период временного прекращения Гугенотских войн, стремился всячески привлечь к себе дворянство, издав массу регламентов по регулированию дворцовой жизни. Согласно этим постановлениям, ко двору могли и даже обязаны были присоединяться дворяне всех рангов, не входившие непосредственно в придворный штат и занимавшие посты в армии или администрации. Таковыми являлись прежде всего большинство герцогов и принцев – губернаторы и генеральные наместники областей, начальник артиллерии и генерал морских галер, также губернаторы малых провинций, городов и крепостей рангом ниже герцогов, и прочие лица, занятые на королевской службе, включая парижских парламентариев.[15] Эта первая масштабная попытка перевезти цвет дворянства в Париж не удалась в конце ХVI века, но была возобновлена Бурбонами в условиях гражданского мира.

Регламенты Генриха III были восстановлены и дополнены Генрихом IV и Людовиком ХIII. Если для простых дворян двор становился все менее доступным, то высшая знать просто не могла по своему желанию покидать Париж или другое местопребывание двора. Большинство герцогов-пэров являлись губернаторами крупных провинций, но Людовик ХIII и его главный министр кардинал Ришелье препятствовали их поездкам в свои губернаторства, в корне пресекая даже намек на возможные сепаратистские намерения. Согласно исследованию американского историка Р. Хардинга, из 39 крупных губернаторов, назначенных между 1605 и 1650 гг. только шесть в течение ряда лет постоянно находились в своих губернаторствах, и лишь потому, что их присутствие диктовалось необходимостью. Речь идет, главным образом, о южных провинциях, где до 1629 г. оставались гугенотские крепости и в течение первой половины века бушевали народные восстания – Гиень, Лангедок и Прованс. Однако и эти шесть губернаторов обязаны были часто приезжать в столицу. Герцог Монморанси, губернатор Лангедока, например, бесконечно курсировал между Тулузой и Парижем.[16]

Королевский двор в первой половине ХVII в. постоянно находился в Париже, где главной резиденцией монархов был Луврский замок, который достался Бурбонам в наследство от Валуа. Короли, вместе с тем, часто выезжали со всем своим окружением, мебелью, гардеробом и кухней в загородные резиденции – замки Фонтенбло, Сен-Жермен, Шантийи и др. Центр придворной жизни перемещался вслед за королевской четой.

Главой всего королевского двора являлся его главный распорядитель (Grand-maître de France), троюродный брат Людовика ХIII, принц крови Луи де Бурбон, граф Суассонский (1604-1641), наследственный держатель своей должности, губернатор Дофине и Шампани. Формально он ежегодно утверждал весь штат двора, принимая клятву верности от руководителей служб, которые подчинялись ему непосредственно, и представлял этот штат королю. Еще Генрих III сумел лишить главного распорядителя (герцога Генриха де Гиза) политической власти при дворе и превратить этот первый придворный пост в почетное, но декоративное образование. Более того, ряд высших придворных должностей был поставлен практически в равное положение с постом главного распорядителя путем возведения их в ранг главных коронных чинов (grands offices), что позволяло заседать в королевском совете. Таковыми являлись главный раздатчик милостыни Франции, обер-камергер и обер-шталмейстер.

Главным раздатчиком милостыни (Grand aumоnier de France) и главой церковного двора Франции с 1632 г. стал, после добровольного отказа кардинала Ларошфуко, Альфонс дю Плесси, кардинал Лионский (ум. 1653), назначенный на этот пост по протекции своего младшего брата кардинала Ришелье, главного министра Франции. Он сразу же был посвящен в кавалеры ордена св. Духа.[17]

Должность обер-камергера (Grand chambellan), ответственного за королевские апартаменты, была наследственной в доме Гиз-Лотарингских, и в XVII в. передавалась наиболее лояльному к короне члену этой семьи. В частности, с 1621 г. ею обладал младший сын Генриха I де Гиза герцог Клод де Шеврез (1578-1657), губернатор Марша, кавалер ордена с 1618 г., наследовавший свою должность от герцога Генриха Майеннского и д’Эгийона, своего бездетного племянника. Шеврез находился в особой милости у Людовика ХIII, и во время переездов двора ему отводились апартаменты вслед за королевскими. Помимо должности обер-камергера он также занимал пост главного сокольничего двора, организатора соколиной охоты (Grand fauconnier).[18]

Обер-шталмейстером (Grand ecuyer) Людовика ХIII, то есть попечителем Большой конюшни, являлся последний фаворит короля - маркиз де Сен-Мар, занявший свой пост в 1639 г., после добровольного отказа опального герцога де Бельгарда. Анри де Рюзе, маркиз де Сен-Мар, организатор последнего заговора против Ришелье и казненный по его настоянию в 1642 г., был сыном преданной креатуры Ришелье, сюринтенданта финансов маркиза д’Эффиа (ум. 1632). Кардинал лично способствовал тому, чтобы юный Сен-Мар попал в милость к Людовику ХIII и занял столь высокий придворный пост, но ошибся в своих расчетах. Отказавшись войти в партию “кардиналистов” и стать клиентом Ришелье, маркиз вскоре оказался во главе самого разветвленного заговора против первого министра, за что поплатился своим положением и жизнью. В штате двора Сен-Мар являлся также одним из двух гардеробмейстеров (Maîtres de garde-robe) короля и, в этой связи, формально подчинялся обер-камергеру герцогу де Шеврезу.[19] Ввиду молодости фаворита его не успели посвятить в кавалеры ордена св. Духа, каковыми становились не ранее 25-летнего возраста..

К числу иных главных дворцовых чинов относились обер-церемониймейстер, первый гофмейстер, первый шталмейстер, обер-квартирмейстер, а также почетные лица при королевском столе: первый хлебодар, первый виночерпий и первый кравчий. Перечисленные посты не были коронными, и их носители занимали вторую позицию в должностной иерархии двора, за исключением герцогов-пэров, которые обладали равным положением с коронными чинами, хотя и могли быть смещаемы по желанию короля.[20]

Потомственным обер-церемониймейстером двора (Grand- maître des cérémonies de France) с 1617 г. был Клод По де Род (ум. 1642), первый барон провинции Руэрг, потомок древнего рода, возвысившегося при Генрихе III. Несмотря на то, что он обладал только баронским титулом, о его высоком положении свидетельствует особая важность его поста, соперничающая с полномочиями главного распорядителя, а также занимаемая им должность первого кравчего короля (Premier ecuyer tranchant). Женами сира де Рода были знатные дамы из лучших домов Франции – Генриетта де Ла Шатр, вдова Франсуа де Валуа, незаконного внука Карла IХ, и герцога д’Юзеса, членов высшего эшелона французской элиты, и Луиза Лотарингская, незаконная дочь кардинала Луи де Гиза. Сын Клода де Рода, Анри де Род, наследовал отцу в должности обер-церемониймейстера.[21]

Организатором церемоний королевских трапез и ответственным за состояние королевского замка был первый гофмейстер или гофмаршал двора (Premier-maître d'Hôtel), который находился в подчинении у главного распорядителя французского двора и состоял в его клиентелле. В 1636 г. первым гофмейстером был назначен маркиз де Вервен, Клод-Роже де Комменж (1604 - после 1645), сын представителя старинной гасконской фамилии Роже де Собуля, офицера на службе у Генриха III и Генриха IV. История возвышения этой семьи началась при Генрихе III, когда родственник маркиза де Вервена, Бертран де Комменж, стал одним из 45 гасконцев - гвардейцев короля. В XVII в. уже вся фамилия Комменжей была представлена при дворе: сам маркиз де Вервен наследовал в должности первого гофмейстера своему кузену Шарлю де Комменжу и затем передал ее сыну Луи вместе с титулом маркиза, которым был удостоен за военные заслуги Людовиком ХIII. Его другой кузен Франсуа, сир де Гито, являлся наследственным капитаном гвардейцев королевы Анны Австрийской. В целом эта семья была настроена оппозиционно к кардиналу Ришелье.[22]

--------------------------------------------------------------------------------

Конюшенное ведомство двора с 1582 г. разделялось на большую и малую конюшни. Большую возглавлял обер-шталмейстер, малую – первый шталмейстер (Premier ecuyer). Последний фактически не зависел от первого, в его подчинении находились лошади, предназначенные для охоты короля. Первым шталмейстером был известный фаворит Людовика ХIII, предшественник в этом качестве Сен-Мара, Клод де Сен-Симон (1607 - 1693). Отец Клода, Луи II де Сен-Симон, сир дю Плесси-Шуазель, принадлежал к старинному, но обедневшему роду. Его преданность Генриху IV во время борьбы последнего за корону была оценена, и его сыновей пригласили служить пажами при королевских конюшнях, что было весьма почетно. Благодаря вниманию Людовика ХIII, Клод уже в 1627 г. стал первым шталмейстером, в следующем году совместил свой пост с должностью распорядителя волчьей охоты короля (Grand louvetier), а также начал исполнять функции камер-юнкера при королевских апартаментах. В 1635 г. ему были дарованы титулы герцога и пэра, а годом раньше он был посвящен в кавалеры ордена св. Духа вместе со старшим братом Шарлем, маркизом де Сен-Симоном. В 1636 г. герцога неожиданно подвергли опале, по-видимому, под влиянием Ришелье, однако ввиду многолетнего невмешательства в политические интриги, Сен-Симону позволили остаться при дворе и продолжать исполнять свои почетные обязанности.[23]
Важное положение при дворе занимал обер-квартирмейстер (Grand-maître des logis), который отвечал за размещение всех придворных и обслуживающего персонала в месте пребывания короля – замке или дворце. С 1638 г. этой должностью обладал второй маркиз де Фурий Рене де Шомежан, сын генерал-майора Блеза де Шомежана, погибшего при Монтобане в 1621 г. О маркизе известно только, что он отказался от карьеры в армии, целиком посвятив себя придворной службе.[24]
Трапеза короля в торжественных случаях проходила с участием приглашенных лиц, и руководил ею главный распорядитель французского двора, либо первый гофмейстер. Помимо них, еще со средних веков главными почетными лицами, обслуживающими стол короля, являлись первый хлебодар, первый виночерпий и первый кравчий, формально зависевшие от главного распорядителя. Должность первого хлебодара (Premier panetier) с ХV в. принадлежала членам семьи Коссе, в 1611 г. ставшим герцогами де Бриссак. Франсуа де Коссе наследовал ее своему отцу Шарлю II в 1621 г. Благодаря лояльности Людовику ХIII и Ришелье, герцог де Бриссак в 1633 г. стал генеральным наместником Бретани и кавалером ордена св. Духа. Его сын Тимолеон впоследствии также стал первым хлебодаром, а дочь вышла замуж за герцога де Ла Мейере (1637), племянника кардинала Ришелье.[25]
Первым виночерпием короля (Premier echançon) являлся Жан VIII де Бюэй, граф де Маран (ум. 1665),последний представитель этой семьи, чья должность была также наследственной в его роде с начала ХVI в. Ее он получил от деда, Жана VII, кавалера ордена св. Духа, верно служившего на войне и при дворе Генриху III и Генриху IV.[26] Наконец, как отмечалось, первым кравчим был барон де Род, обер-церемониймейстер двора.
К рассматриваемой группе главных придворных постов в доме короля примыкали также четыре первых камер-юнкера (Premiers gentilhommes de la chambre), все четверо - кавалеры ордена св. Духа, и два гардеробмейстера, подчинявшиеся и приносившие клятву верности обер-камергеру – герцогу де Шеврезу. Выше уже упоминалось, что второй гардеробмейстер, маркиз де Сен-Мар, как обладатель коронной должности обер-шталмейстера, находился в особом положении и зависел от Шевреза только формально, хотя и не мог претендовать на почести, закрепленные за саном герцога-пэра. Первые камер-юнкеры представляли собой весьма привилегированную часть придворного дворянства, постоянно находящуюся подле короля и следящую за состоянием его спальни и рабочего кабинета. Они руководили ординарными камер-юнкерами – исполнителями частных королевских поручений.
Жан II де Сувре, маркиз де Куртанво, губернатор Турени и капитан королевского замка Фонтенбло (ум. 1656), был уже наследственным первым камер-юнкером, каковой пост он получил в 1626 г. после смерти отца – маршала Жиля де Сувре, первого маркиза де Куртанво. Семья де Сувре давно была предана короне и лояльно настроена к Ришелье. Жиль де Сувре являлся воспитателем Людовика ХIII, а его дочь и сестра Жана II Франсуаза де Лансак стала гувернанткой будущего Людовика ХIV. Другая его дочь, Мадлена, в замужестве маркиза де Сабле, исполняла обязанности фрейлины матери короля Марии Медичи. Наконец, жена Жана II де Сувре, Катрин де Нефвиль, удостоилась чести быть хранительницей гардероба и драгоценностей Анны Австрийской в конце 40-х годов ХVII в.[27]
Первым камер-юнкером с 1624 г. был Роже дю Плесси-Лианкур, маркиз де Гершвиль, граф де Ларошгюйон (1599-1674), потомственный придворный. Его отец, Шарль дю Плесси, граф де Ларошгюйон (ум. 1628) являлся первым шталмейстером дома короля и капитаном почетной гвардии Марии Медичи. Роже наследовал ему также как первый шталмейстер, уступив затем эту должность Сен-Симону. Его мать, Антуанетта де Пон, маркиза де Гершвиль, дама из весьма знатного рода и фрейлина еще Екатерины Медичи, занимала пост гофмейстерины Марии Медичи, то есть высший пост в доме королевы. В 1643 г. Роже дю Плесси-Лианкур получил от Анны Австрийской, которая уже стала регентшей Франции, титул герцога и пэра де Ларошгюйон в награду за немилость при Ришелье. Женой герцога была Жанна де Шомберг, сестра герцога д’Аллюэна, капитана отряда легкой кавалерии дома короля.[28] (Выделено затем, что Роже являлся племянником показанного в романе Анри дю Плесси-Мейре, герцога Лианкура. Поскольку герцог погиб на дуэле и не оставил наследство часть его состояния и стала составлять пэрство Роже - курсив мой А. Lipowska)
В списке первых камер-юнкеров значится также Габриэль де Рошешуар, маркиз де Мортемар (ум.1675), сын Гаспара, первого маркиза де Мортемара, получившего титул за верность Генриху III и Генриху IV. Габриэль де Рошешуар обрел свою должность в 1630 г., а в 1650 г. стал герцогом и пэром, видимо, ввиду преданности королеве во время Фронды.[29]


--------------------------------------------------------------------------------


Наконец, первым камер-юнкером являлся граф де Со, Франсуа де Бон де Креки (1600-1677), сын Шарля де Креки, герцога де Ледигьера, и дочери коннетабля де Ледигьера Мадлены де Бон, впоследствии герцог-пэр де Ледигьер, губернатор Дофине. Свой придворный пост он завещал племяннику Шарлю, герцогу де Креки.[30]
Ответственными за состояние королевского гардероба являлись граф де Нансей и маркиз де Сен-Мар. Эдм де Ла Шатр, граф де Нансей (ум. 1645), известный своими мемуарами, принадлежал к старинному роду и был сыном первого графа де Нансей Анри де Ла Шатра, камер-юнкера Генриха III, пожалованного титулом в 1609 г. за верность короне. В 1643 г. Эдм де Ла Шатр стал генерал-полковником швейцарских наемников и присоединился к французской армии, воюющей с Империей, однако был захвачен в плен, где и умер.[31]
Особняком в доме короля стояло охотничье ведомство, состоявшее из четырех главных подразделений, которые, собственно, обслуживали весь двор: псарни, сокольничьей, службы для ловли волков и дополнительной. Лица, возглавлявшие каждое из этих ведомств, занимали разное положение в иерархии, но были независимы друг от друга. Герцог де Шеврез, обладатель коронной должности обер-камергера, числился главным сокольничим, а герцог де Сен-Симон, первый шталмейстер - распорядителем охоты на волков. Организатором обычной охотыкороля был обер-егермейстер (Grand veneur) герцог де Монбазон, Эркюль де Роган (1568-1654), сын Луи VI де Рогана, принца де Гемене. За безупречную преданность Генриху III и Генриху IV во время гражданских войн, в 1594 г. он получил титулы герцога и пэра, в 1597 г. стал кавалером ордена св. Духа, а с 1602 г. выполнял почетные обязанности обер-егермейстера, являясь также капитаном гвардии Марии Медичи. Позднее герцог возглавил губернаторство Парижа и Иль-де-Франса. Такой поток королевских милостей был связан с политической лояльностью Монбазона, чего нельзя сказать о его детях – Луи VII, наследовавшем все отцовские должности и титулы, и Марии, жене герцога де Шевреза.[32]
Дополнительную охотничью службу (Maître de service supplémentaire (chasse)) возглавлял Никола де Лопиталь (ум. 1644), маркиз, затем, при Анне Австрийской, с 1643 г., – герцог де Витри, не зарегистрированный Парижским парламентом, кавалер ордена св. Духа, капитан королевских гвардейцев, губернатор Прованса. Он был уже наследственным держателем своей придворной должности, т.к. его отец Луи де Лопиталь, маркиз де Витри, камер-юнкер герцога Анжуйского, брата Генриха III, являлся также капитаном королевских гвардейцев. Несмотря на немилость короля и последующее заключение Никола де Лопиталя в Бастилию ввиду его военных неудач, маркиз-герцог тем не менее смог сохранить придворный пост капитана гвардии за своей семьей, добившись передачи его своему младшему брату Франсуа, продолжая числиться начальником дополнительной охотничьей службы.[33]
Таковы были главные персонажи гражданского дома короля, центральной части двора Людовика ХIII в последние годы его царствования.[34]
Достоинство каждого придворного определялось титулом совокупно с должностью. Получение придворной должности, сопровождаемое негласной уплатой ее предполагаемой стоимости бывшему владельцу и вышестоящему должностному лицу, обеспечивало ее новому держателю близость к королю, почет и социальное превосходство, за которыми стояло богатство и власть. Утверждая штат своего дома, Бурбоны обращали особое внимание на древность рода каждого дворянина, приказывая всем придворным представлять доказательства благородного происхождения минимум с 1550 г. Логика королевской политики, как в средние века, так и в новое время исходила из того, что монархия зиждется на мощном фундаменте из аристократических родов, чьи корни уходят в глубины времен. Однако в равной степени с происхождением в деле получения высших придворных должностей играли роль военные заслуги перед короной, ведь дворянство продолжало рассматриваться только как военное сословие, преемник рыцарства, а также - степень преданности и лояльности к монарху. В последнем случае принимались во внимание не только личные достоинства дворянина, титулы и должности на королевской службе его предков, но также характер его взаимоотношений с королем и кардиналом Ришелье. Первый министр пытался делать все возможное, чтобы добиться наполнения дома короля только лояльными себе аристократами.
В доме Людовика ХIII господствовали представители старинных французских и иностранных фамилий, которых, однако, можно назвать новой аристократией, поскольку их титулы, как правило, превосходили титулы их предков. Характерно, что последние практически все обеспечили своим детям карьеры при дворе, выдвинувшись на военной службе благодаря верности Генриху III или Генриху IV во времена гражданских войн и затем в мирное время получив награды и должности. Появление новых титулованных фамилий из среднего и мелкого дворянства было связано не только с потребностью короны отличать верных ей представителей второго сословия, но и со значительным оскудением и численным уменьшением знати после сорокалетних религиозных смут. Генрих IV и Людовик ХIII нуждались в достойном и почетном окружении. О том, что двор Людовика ХIII наполняла именно новая знать, свидетельствуют брачные союзы названных персонажей: за редким и выше оговоренным исключением, их женами были представительницы незначительных дворянских семей. Замечательно, что среди перечисленных членов дома короля не оказалось (за исключением Шевреза) потомков сторонников Лиги, оспаривавших власть и корону у Генриха III. Социальная преемственность двора последних Валуа и первых Бурбонов очевидна.
Обладатели главных придворных постов гражданского дома короля, как отмечалось, разбивались как бы на две группы. В первую входили носители высших коронных чинов - один герцог, один маркиз и один граф - принц королевской крови (кардинал Лионский в данном случае упускается нами из виду), во вторую - все остальные, т.е. три герцога, шесть маркизов, три графа и один барон. Очевидно, что при Генрихе IV и Людовике ХIII не было четкого соответствия должности определенному титулу, что имело место уже при Людовике ХIV. Так, благодаря фавору короля, маркиз де Сен-Мар стал обер-шталмейстером, хотя до него этот коронный пост принадлежал семье герцогов де Бельгардов; граф де Маран и герцог де Бриссак занимали равные почетные должности в ведомстве королевского стола. Более или менее устойчивой подгруппой оказались первые камер-юнкеры: из четырех человек трое были потомственными маркизами, один - графом, но сыном герцога. Подобная ситуация в доме короля была связана с обоснованным опасением монархов приближать высшую знать к влиятельным придворным постам - лишь четыре герцога-пэра непосредственно окружали Людовика ХIII, причем трое из них удостоились своих титулов в его царствование. Корона была уверена в их лояльности. Только герцоги могли претендовать в обмен на политическое бессилие и лояльность на исключительные почести и награды. Все четыре придворных герцога Людовика ХIII являлись губернаторами больших областей и обладателями значительных состояний. Из маркизов только один Сувре-Куртанво какое-то время занимал пост губернатора крупной провинции, это стало возможным лишь благодаря благоволению короля.
Самые важные губернаторства в ХVI - ХVII вв. были почти исключительной прерогативой герцогов. Герцоги - губернаторы, не входящие в штат двора, составляли придворную аристократию, привязанную к нему и обязанную участвовать во всех дворцовых церемониях, но обладающую гораздо меньшим доступом к монарху, чем герцоги с придворными обязанностями, главным образом ввиду своих потенциальных политических претензий на власть. Все царствование Людовика ХIII прошло в борьбе с высшей аристократией как при дворе, так и в провинции. Корона пыталась приручить ко двору верхушку второго сословия, что было бы гарантией внутриполитической стабильности, но не рисковала наделять ее придворными постами, т.е. даже минимальными возможностями влиять на королевские решения и соучаствовать в управлении государством, поскольку сразу бы появлялась угроза образования враждебных политическому курсу короны дворянских клиентелл. Поэтому многие знатнейшие фамилии Франции, когда-либо активно участвовавшие в политической жизни, были со времен Генриха III и Гугенотских войн отстранены от дворцовых должностей: Гиз-Лотарингские, Вандомские, Валуа-Ангулемские, Лонгвиль-Орлеанские и др. Свою политическую активность они реализовывали в придворных интригах, заговорах и реже в вооруженных мятежах.
Основной профессией дворянства считалась война, и в период военных действий мужская часть двора какое-то время проводила на фронте, хотя с 1635 г. Людовик ХIII освободил придворных от обязательной мобилизации.[35] Дворцовая служба, тем не менее, у большинства аристократов сочеталась с военной. Хотя практически все рассматриваемое окружение короля побывало на войне с Испанией и с Империей, но многие находили повод дезертировать и вновь оказаться при дворе. Военная служба, впрочем, оставалась престижной и придворные часто носили воинские звания, благодаря чему добивались высоких придворных поcтов.

--------------------------------------------------------------------------------


Большинство обладателей этих постов являлось уже потомственными придворными и рассматривали свои почетные обязанности в доме короля как семейную собственность. На примере названных персонажей прослеживается очевидная наследственность должностей минимум в двух – трех поколениях. Причем, ради укрепления личной привязанности и лояльности, а также с целью упрочения материального положения своих придворных, монархи позволяли представителям высшей знати занимать по два, а то и более придворных поста, не считая остальных должностей вне двора. Невозможность непосредственного исполнения сразу нескольких обязанностей в доме короля, провинции и армии порождала синекуры, то есть почетные должности с формальными функциями. Запрещение короля на самовольный отъезд знати в провинцию и все возрастающая привлекательность двора способствовали этому процессу, который при Людовике ХIII получил дальнейшее развитие. Как правило, при дворе находились целые родственные дома, так или иначе кормившиеся за счет наиболее высокопоставленного родственника, и с его помощью добивавшиеся постов и бенефициев. Это касалось практически каждого члена непосредственного окружения короля. Здесь особенно процветал семейный протекционизм. Хотя корона официально запрещала совмещение постов, но на деле зачастую поощряла укрепление придворных позиций тех дворян, которых нужно было отметить за безупречную службу. Последние Валуа и первые Бурбоны упорно и целенаправленно превращали двор в дворянский центр, который должен был функционировать в таком качестве из поколения в поколение, служа незыблемой опорой монархии и порождая новые благородные генерации. Отсюда и неизменное стремление короны идти навстречу дворянским родам, желающим передавать принадлежащую им должность как главную часть фамильного наследства. Вообще, наследование однажды полученного от монарха придворного места, предмета вожделений всех дворян Франции ХVII в., считалось естественным и неотъемлемым правом аристократических семей, для которых важность и престиж официального положения при особе короля затмевала все остальные блага. Наследственность должностей, сложившаяся окончательно при Людовике ХIII и являвшаяся элементом правовой психологии дворянского сословия, послужила одной из причин образования достаточно замкнутого придворного общества.


--------------------------------------------------------------------------------


Это общество, однако, никогда не было закрыто в абсолютном смысле: двор постоянно обновлялся за счет аноблированных выходцев из третьего сословия и провинциальных дворян. Можно только говорить о тенденции элиты двора к самозамыканию. Большинство рассмотренных персонажей были парижанами, причем потомственными, которые явно противопоставляли себя дворянству из провинций, как живущему вне Парижа, так и подвизавшемуся на придворной службе. Главные придворные должности принадлежали только столичным вельможам, которые обладали ими в основном по наследству. Как правило, провинциальная знать могла претендовать лишь на второстепенные посты при дворе.
Таким образом, образование потомственной элиты двора, опоры Бурбонов, обеспечивших условия максимального благоприятствования этому процессу, явилось важным этапом социального развития дворцового института и свидетельством расслоения благородного сословия страны.
Дворянский персонал двора, находившийся в ведении главных должностных лиц, продолжал расти при Людовике ХIII, несмотря на государственную экономию расходов на двор, ставшую особенно жесткой в момент вступления Франции в Тридцатилетнюю войну в 1635 г. Так, главный распорядитель французского двора контролировал штат гофмейстеров и многочисленных дворян при королевском столе, причем первые в иерархии двора считались более привилегированными и стоящими на ступень выше вторых. Равное положение с дворянами, обслуживающими стол короля, занимали шталмейстеры обеих конюшен, дворяне при охотничьих ведомствах и ординарные квартирмейстеры. Камер-юнкеры короля, подчиненные обер-камергеру и первым камер-юнкерам, а также сопроводители иностранных послов из ведомства обер-церемониймейстера приравнивались по рангу к гофмейстерам. В списке гофмейстеров, шталмейстеров и дворян при королевском столе нет ни одной персоны с титулом выше барона. Таким образом, все перечисленные должности были зарезервированы короной для мелкого и среднего родовитого дворянства. Дворянскую иерархию двора замыкали камердинеры короля, пажи и дворяне свиты принцев и герцогов.[36]
Практически все придворное дворянство 6ыло разбито на клиентеллы или придворные партии, во главе со своими патронами-покровителями, каковыми являлись члены королевской семьи и высшие аристократы. Иногда случалось, что клиентеллы формировались внутри дворцовых служб, возглавляемых их патронами, и поэтому находились под неусыпным наблюдением короны. Начиная с Генриха III, короли создавали свою собственную клиентеллу, главным образом в рамках ордена св. Духа, не ограниченную каким-либо дворцовым ведомством, и которая позволила бы противодействовать акциям высшей знати и ее сторонников. Королевское покровительство было более почетным и более надежным для фортуны придворного дворянства.[37]


--------------------------------------------------------------------------------


В 20-40-е гг. двор фактически состоял из двух больших клиентелл - партий, одна из которых поддерживала первого министра Франции кардинала-герцога де Ришелье, и вторая, открыто враждебная первой, которую возглавляли мать Людовика ХIII Мария Медичи, жена короля Анна Австрийская, его брат Гастон Орлеанский и примыкавшие к ним самые знатные вельможи, не входящие в почетный персонал монарха. Став главой королевского совета (1624), Ришелье принялся энергично наполнять дом короля и дома членов его семьи своими родственниками и клиентами, в чем очень преуспел. К концу жизни и правления кардинала не осталось ни одной дворцовой службы, где не было бы его сторонников. Сложился, по выражению французского историка Ю. Метивье, целый “клан Ришелье”.[38] Главный министр Франции уделял особое внимание лицам, занятым в почетном дворцовом штате и представленным постоянно при дворе, так как от персонального состава двора во многом зависело собственное положение кардинала и успех его начинаний. Исключение не составлял также церковный дом короля. Кардинал, как духовное лицо, обладал в нем особым влиянием.
В ХVII веке в высшей иерархии церковного дома короля, по сравнению с аналогичным домом Генриха III, произошли изменения: в результате борьбы за королевское внимание духовник монарха стал занимать четвертую позицию вместо прежней второй, уступив место первому раздатчику милостыни и главе королевской капеллы. Возглавлял церковный двор, как отмечалось, старший брат Ришелье, главный прелат Франции - Примас Галльский, епископ двора и главный раздатчик милостыни кардинал Лионский Альфонс дю Плесси (с 1632 г.). Первым раздатчиком милостыни и его заместителем был другой клиент Ришелье - Доминик Сегье (ум. 1657), брат канцлера Франции Пьера Сегье, одного из ближайших сотрудников первого министра.
Наконец, в 1637-1643 гг. духовиком короля являлся отец Жак Сирмон (1559-1651), иезуит, как и все королевские духовники, философ и эрудит, лояльный к кардиналу и, по его настоянию, сменивший интригана-отца Коссена.[39]
Самую важную часть клана Ришелье составляла его родня по женской линии, так как мужское колено рода дю Плесси-Ришелье пресекалось вместе с братьями - кардиналами. Дядя первого министра по матери Амадор де Ла Порт являлся генеральным интендантом по морским делам. Позднее этот пост перешел к племяннику Ришелье Арману де Майе-Брезе, герцогу де Фронзаку. Он, в свою очередь, являлся сыном младшей сестры кардинала Николь дю Плесси и Юрбена де Майе, маркиза де Брезе, губернатора Анжу, маршала с 1632 г., кавалера ордена св. Духа, капитана гвардейцев Марии Медичи и затем короля. Сестра Армана Клер-Клеманс в 1641 г. стала женой герцога Энгиеннского, Луи де Бурбона, принца крови, будущего “Великого Конде”, что породнило род дю Плесси-Ришелье с королевской династией.[40]


--------------------------------------------------------------------------------


Двоюродным племянником Ришелье был другой его родственник по матери - Шарль де Ла Порт, маркиз, а при Анне Австрийской - герцог де Ла Мейере, обязанный своей карьерой дяде-кардиналу. В 1634 г. он занял коронный пост начальника артиллерии, в 1639 г. стал маршалом, а после смерти первого министра наследовал ему в должности губернатора Бретани, продолжая занимать ряд других постов. Его жены также являлись дочерьми сторонников Ришелье – Мария-Рюзе д’Эффиа и Мария де Коссе-Бриссак.[41]
После смерти кардинала-министра в 1642 г. титул герцога де Ришелье перешел к его внучатому племяннику Арману де Виньеро дю Плесси и его потомкам. Он являлся внуком старшей сестры кардинала Франсуазы и Рене де Виньеро, сира дю Понкурле, и сыном Франсуа де Виньеро, маркиза дю Понкурле (1609 - 1645), генерала галер Франции. Сестра Франсуа Мари-Мадлен де Виньеро, любимая племянница Ришелье, вдова маркиза де Комбале (1604-1675), часто сопровождавшая министра в поездках и выполнявшая его поручения, с 1625 г. занимала второй по важности пост в доме Марии Медичи, являясь хранительницей ее гардероба и драгоценностей. В 1638 г., благодаря ходатайству Ришелье перед королем, она стала герцогиней д’Эгийон.[42]
Все родственники кардинала подчинялись его интересам, послушно исполняя волю могущественного министра, особенно его племянницы, которых он выдавал замуж за нужных ему людей из числа высшей знати, чью лояльность он пытался обеспечить. Так, его двоюродная племянница Мария дю Камбу, внучка Франсуа дю Камбу и тетки министра Луизы дю Плесси-Ришелье, дочь барона де Поншато, Шарля дю Камбу, была выдана замуж за герцога Бернара де Ла Валетта, генерал-полковника от инфантерии, а ее сестра Маргарита сначала стала женой герцога де Пюилорена, а затем - графа д’Аркура из Лотарингского дома, обер-шталмейстера двора после Сен-Мара.[43] Практически вся семья Ришелье благодаря его деятельности вошла в высший эшелон французской элиты, породнилась с Бурбонами и во многом обеспечила стабильность и безопасность положения главного министра при дворе.


--------------------------------------------------------------------------------


Таким образом, в царствование Людовика ХIII складывалось придворное общество, достаточно замкнутый аристократический мир, состоящий из потомственной придворной знати лучших домов Франции и вторгающейся в ее окружение аноблированной парламентской и бюрократической верхушки. Придворная знать особенно дорожила своими наследственными придворными постами, которые рассматривала как семейную собственность, и которые позволяли ей соучаствовать в управлении страной. При всей очевидной социальной элитарности двора, ближайшая свита короля – члены его дома – состояла, главным образом, из представителей среднего дворянства, - надежной опоры монархии. Только в царствование Людовика XIV (1643-1715) многие представители этих фамилий займут место в корпусе герцогов-пэров и образуют единую социальную группу с высшей аристократией, что будет вершиной их внутрисословного продвижения в рамках эволюции двора и его церемониала.


--------------------------------------------------------------------------------


Знатные дамы при дворе Анны Австрийской и политическая борьба во Франции в 30-40 гг. XVII в. // Идеология и политика в античной и средневековой истории. Барнаул, 1995. С. 132–141; Ranum О.A. Richelieu and the Councillors of Louis XIII. Oxford ,1963; Harding R. Anatomy of a power elite. New Haven, L., 1978; Labatut J.P. Les ducs et pairs de France au XVIIe siécle. P., 1972; Kleinman R. Social dynamics at the French court: the household of Anne of Austria // French Historical studies. 1990. Vol. 16. №. 3.
[3] Avenel G., vicomte d’. La noblesse française sous Richelieu. P., 1901. Appendice. P. 352.
[4] Labatut J.P. Les ducs et pairs de France au XVIIe siécle. P. 60.
[5] Thou J.A. de. Histoire universelle. La Haye, 1740. T. 5. P. 601.
[6] Guignard M. de. L'école de Mars. P., 1725. P. 111.
[7] Проблему рангов, правда, на материале семьи Людовика XIV, рассмотрел Э. Леруа-Ладюри, см.: Le Roy-Ladurie E. Auprés du roi, la cour // Annales. E.S.C. 1983. № 1. P. 21-38.
[8] Hozier P. de. Les noms, surnoms, qualitéz, armes et blasons des chevaliers de l'Ordre du Saint Esprit. P., l634.
[9] Schalk E. From valor to pedigree. Ideas of nobility in France in the XVI and XVII centuries. Princeton, 1986. P. 143-146.
[10] Avenel G., vicomte d'. Op. cit. P. 352.
[11] Labatut J.P. Op. cit. P. 75, 79.
[12] Mousnier R., Labatut J.P., Durand Y. Problémes de stratification sociale. Deux cahiers de la noblesse (1649-1651). P., 1965. P. 26.
[13] Фонды Российской национальной библиотеки (Санкт-Петербург) хранят уникальное издание - отпечатанный в королевской типографии Лувра для узкого пользования список лиц, занятых в штате дома короля, королевы и их ближайших родственников в 1640-1644 гг., с указанием причитающегося каждому придворному жалования (список содержит также перечень “неблагородного” персонала двора): Extraict des officiers commençaux de la maison du Roy, de la Reine Régente, de M-r le duc d’Orleans, de M-lle, et de M-r le Prince de Condé. P., 1644.
[14]Mousnier R. Les institutions de la France sous la monarchie absolue. 1598-1789. P., 1980. T. 2. P. 126.

[Бобровский Д.]

Людовик XIII во время осады Прива, автор Николя Прево. Хранился в замке Ришелье.
В одежде голубого цвета скррее всего Ришелье.

Сообщение отредактировал Бобровский Д. - 8.12.2010, 16:46

[Игорь]

я правильно понимаю - голубое платье это хонгрелин?

[Бобровский Д.]

я правильно понимаю - голубое платье это хонгрелин?

Судя по всему - да. Оно подбито мехом и вполне подходит к этому типу одежды.