Европейское дворянство в войнах 17 века. Опции

[Бобровский Д.]

СВЕДЕНИЯ О ТОМ, КАК БЫЛ РАНЕН

И ВЗЯТ В ПЛЕН

АНРИ ДЕ МОНМОРАНСИ,

ГУБЕРНАТОР ЛАНГЕДОКА

1.

СООБЩЕНИЕ ОЧЕВИДЦА

Это сообщение – подлинный документ, - приводится в книге одного тулузского историка. Автор – кавалерийский офицер, капитан, - адресовал его королю. Историк пишет: «вот этот документ передо мною, я привожу его слово в слово». Документ составлен довольно неуклюже, автор не был литератором, увы. В квадратных скобках мы приводим возможные уточнения. Итак:

«Герцог Монморанси, в простой кирасе, был верхом на породистом гасконском коне, сером в яблоках, с султаном из коричневых и синих перьев. Он пересек ров, в котором совсем или почти не было воды, за ним последовали те [из его соратников – А.Н.], у кого были хорошие лошади, в том числе господа де Сен-Лоран [братья?] . Прочие же остались смотреть, что с ними будет [по другую сторону рва, на окраине городка, стоял со своим отрядом Гастон Орлеанский].

У него в седельных кобурах было два пистолета и еще были приторочены два коротких и широких клинка, помимо шпаги, которую он держал в правой руке.

Мушкетеры встретили его залпом, и он был легко ранен, а сам разрядил пистолеты – из одного убил солдата, который ранил его из мушкета в бедро, а из другого ранил г-на Борегар-Шампона, командира эскадрона королевской кавалерии; тот, раненый [видимо, не тяжело], развернулся к герцогу Монморанси и выстрелил в него в упор. Пуля пронзила герцогу правую щеку, около уха, видимо, выбила также несколько зубов, поскольку он в тот момент что-то говорил или отдавал приказ.

Короче говоря, герцог сражался столь яростно, что еще многих ранил или убил. Но его прорыв некому было поддержать, и ему не удалось пробиться - это было неизбежно. Несомненно, если бы у его коня хватило сил перескочить через [видимо, другой] ров, он избежал бы плена. Но конь получил несколько мушкетных ран и наконец упал, увлекая седока.

Г-н герцог упал наземь, [к этому моменту] он был раз десять ранен из мушкетов, а также из пистолетов, и стрелявшие сразу закричали: «Монморанси! Монморанси!»

Тогда г-н де Сен-Мари, сержант из роты г-на Сен-Прейля, капитана гвардейского полка, приблизился к герцогу, и тот попросил не оставлять его. Тем временем подъехал г-н де Сен-Прейль, и герцог воскликнул: «А, Сен-Прейль!» Тот ответил: «Держитесь, сударь, это все пустяки!» И он приказал г-ну Сен-Мари присмотреть за раненым, а герцог снял с пальца правой руки недорогое кольцо и дал г-ну де Сен-Мари, прося сохранить его из любви к нему, позаботиться о нем и помочь ему исповедоваться, поскольку [полагал, что] близится его смертный час.

Тотчас же г-н де Сен-Мари поднял его и пронес на своей спине две тысячи шагов, а то и более, с помощью нескольких слуг. Он привел к раненому духовника маршала Шомберга, и тот его исповедал. Духовник также вызвал десяток солдат (королевских гвардейцев) для конвоирования, и г-на герцога перенесли в Кастельнодари; для этого взяли лестницу [стремянку] , на нее положили доски и несколько плащей. В городе герцогу перевязали раны.

20 сентября 1632 года»

[ В других воспоминаниях Сен-Мари называется Сен-Мартеном. Биографию Сен-Прейля см. в отдельном тексте.]

2.

ВОСПОМИНАНИЯ ЖИТЕЛЕЙ КАСТЕЛЬНОДАРИ

«….Первый выстрел задел ему горло, и это привело его в ярость. Он ввязался в схватку и пробился до седьмого ряда противников, под градом мушкетных пуль. Две пистолетных пули пробили ему правую щеку, выбив несколько зубов. Конь его пал мертвым. Два сержанта, приблизившись к нему, разоружили его и сняли кирасу. Бутелье (сержант - А.Н.) отправился в Кастельнодари, чтобы приготовить для него квартиру. Сен-Мартен взвалил герцога на плечи и перенес на хутор, расположенный на полпути до Кастельнодари. Герцог попросил исповедника; духовник маршала Шомберга, придя на хутор, оказал ему эту услугу, а затем явился хирург роты королевских шволежеров и перевязал ему раны. Выяснилось, что герцог получил семнадцать ран; ему перевязали раны на шее и на голове, а потом понесли в Кастельнодари на лестнице-стремянке, на которую положили пару досок, немного соломы и несколько плащей. Его конвоировали десять вооруженных солдат из королевской роты, которых прислал маршал Шомберг.

Шомберг не рискнул оставить Монморанси в Кастельнодари. Там было небезопасно. Потому 05 сентября он покинул город и лично сопроводил его до замка Лектур (Lectoure), комендантом которого был маршал де Роклор (Roquelaure). Для обеспечения охраны пленника он разместил в окрестностях восемь подразделений кавалерии.

Выдержки из писем Шомберга к Ришелье:

- (04/09/1632), о ранениях Монморанси и потерях в его отряде: «...Г-н де Монморанси не умер от полученных ран, многие его спутники убиты, но монсеньор герцог Орлеанский еще находится в трех лье отсюда со своей армией...»

H.G.L T12 Preuves C1816 piece 1632

- (07/09/1632): «...Я надеюсь, монсеньор, что вы одобрите решение, принятое мною касательно г-на де Монморанси, и ожидаю, что вскорости вы сообщите мне, каковы будут распоряжения короля и что я должен буду делать с ним дальше..».

H.G.L T12 Preuves C1820 piece 547

В своем последнем бою герцог проявил отвагу, достойную рыцарей былых времен. Граф де Риё убеждал его, что надобно отступить. Герцог ответил: «Риё, мой добрый друг, медлить нам больше нельзя. Вперед – и будем держаться стойко!» На что граф ответил: «Раз так, сударь, я умру с вами.»



От мастера\переводчика:

Вот такие были люди. Люди, которые произносили подобные фразы не для красного словца - они так чувствовали и так жили.

3. ПОСЛЕДСТВИЯ - РЕЗЮМЕ ИСТОРИКА

Король лично направился в Лангедок, чтобы покарать восставших. Он велел созвать заседание генеральных штатов, и они собрались, как обычно, в Монпелье. Однако они не могли уже больше дискутировать на тему налогообложения. Анри де Монморанси предстал перед судом Парламента в Тулузе, которым председательствовал хранитель печатей. По приказу Ришелье они осудили его на смерть. Герцог был обезглавлен во дворе ратуши в субботу 30 октября 1632 г.

Когда завязался бой, пишет Мишо (Michaud) в своей «Биографии», за ним последовал в атаку всего один эскадрон, и они пробились вглубь рядов противника на двадцать пять или тридцать шагов (футов?). Но встречные залпы мушкетеров были столь сильны, что более дюжины его спутников пали мертвыми тут же; ряд других был выведен из строя, а остальные обратились в бегство. Монморанси, получив удар шпагой(?) по горлу, так разъярился, что, пришпорив коня, перескочил через ров шириною три или четыре туаза (шесть футов, около двух метров – А.Н.), который отделял его от

пехотинцев противника. Он сметал со своего пути всякого, кто подворачивался (…). Наконец, он прострелил из пистолета левую руку одному капитану шволежеров, который намеревался с ним сразиться. Тот, вытащив пистолет правой рукой, выстрелил, пробив ему правую щеку возле уха (…)Монморанси продолжал сражаться, как будто остался невредим; но почти сразу же его конь, получивший несколько ран, споткнулся, взвился и упал наконец мертвым. Герцог не смог выбраться и остался лежать, словно мертвый. (…) Когда его принесли в Кастельнодари, жители города так взволновались, что пришлось обнаженными клинками отгонять толпу; люди заливались слезами и открыто проявляли свою скорбь при виде этих импровизированных носилок. Эта скорбь еще сильнее проявилась в Тулузе на протяжении тех пяти дней, пока шел процесс, и после гибели маршала. Но и в войсках, которые ввели в город 29 октября, чувствовалась та же боль, что и у местного населения, и на лицах солдат можно было прочесть, что они с сожалением исполняют данный им приказ по охране порядка в городе.


Анри де Монморанси. Портрет Франсуа-Эдуарда Пико (XIX век)

Сообщение отредактировал Kirill - 31.5.2012, 21:20

[Бобровский Д.]

ГЕРЦОГИНЯ ДЕ МОНПАНСЬЕ - ДОЧЬ ГАСТОНА ОРЛЕАНСКОГО. ИЗВЕСТНАЯ ВДОХНОВИТЕЛЬНИЦА ФРОНДЫ. СОВРЕМЕННИКИ ПРОЗВАЛИ ЕЕ - "ДРАГУН БЕЗ УСОВ".

НИЖЕ ПРИВЕДЕН ОТРЫВОК ИЗ ЕЕ МЕМУАРОВ ОПИСЫВАЮЩИЙ БОЙ ЗА СЕНТ - АНТУАНСКОЕ ПРЕДМЕСТЬЕ...

В шесть часов утра второго 2 июля 1652 года я услышала стук в дверь. Я проснулась, и, удивившись, отдала приказание открыть дверь. Вошёл граф де Фиск и сказал, что Принц отправился к Монсеньеру с целью сообщить, что его атаковали в середине дня между Монмартром и Ля Шапелль, но ему отказали в проходе через ворота Сен-Дени; Принц нуждался в получении приказаний; он попросил Монсеньера сесть на лошадь, чтобы иметь возможность продолжить движение, а не оставаться на месте. Но Монсеньер ответил, что болен. Он добавил, что Принц также желал навестить меня и умолял меня не отказывать ему. Я поднялась со всей возможной спешкой и отправилась в Люксембург, где нашла Монсеньера, стоящего на верхний ступенях лестницы. Я сказала, «Я думала, что обнаружу вас в постели, граф де Фиск сообщил мне, что вы больны». На что он ответил, «Я не настолько болен, но выходить на улицу не в силах». Затем я стала умолять его сесть на лошадь и помчаться на помощь Принцу, но напрасно; ничто не могло убедить его; обнаружив, что каждое воззвание бесполезно, я попросила его лечь в постель и притворяться больным; это было необходимо ради его собственных интересов, и ради интересов Принца. Но ни даже мои слёзы не подействовали, ни всё, что я говорила. Было трудно поддерживать силу духа и чистоту сознания в таких условиях, когда жизнь и интересы Принца, как и многих других, настоящих и отважных мужчин, находилась под угрозой. Неопределённость была отвратительна. Я видела, что мадам де Немур находится в таком жалком состоянии, беспокоясь о своём муже, и о монсеньере де Бофоре, своём брате, что это усиливало моё горе.

Сторонники Монсеньера были полны радости, надеясь, что Принц погибнет; присутствие друзей кардинала де Реца способствовало их речам. Монсеньер то появлялся, то исчезал, я разговаривала с ним всё время и давила на него, «Если у вас в кармане не имеется договор с двором, то я не могу понять, как вы можете быть столь спокойным: правильно ли вы делаете, принося в жертву монсеньера Принца кардиналу Мазарини?» Он не удостаивал меня ответом; всё это длилось часами, в течение которых все наши друзья могли быть убиты, и Принц в том числе, о чём никто не беспокоился. Всё это казалось мне столь же неблагоразумным, как и жестоким.

В конце концов, монсеньеры де Роан и де Шавиньи, которых Принц всегда одаривал щедрой благосклонностью, вмешались: после того, как они побеседовали некоторое время с Его Королевским Высочеством, было решено отправить меня в Отель де Вилль, чтобы потребовать от его имени сделать всё, что возможно. В то же самое время, монсеньеру де Роану пришло письмо, в котором объяснялось, что Его Высочество поручил мне передать им все пожелания. Я покинула Люксембург вместе с мадам де Немур, графиней де Фиск и её дочерью, и на улице Дофина встретила маркиза де Герсе, который направлялся упрашивать Монсеньера позволить войскам, располагавшимся в Пуасси, пройти через город, они ждали у ворот Сен-Оноре, чтобы их открыли. Герсе был ранен выстрелом из мушкета в руку и истекал кровью, не имея времени сменить одежду. Я сказала ему, что он был ранен «красиво», поэтому он держал руку в очень прелестной манере. Он ответил, что мог бы обойтись без этой «красоты», ведь его ранение находилось так близко от локтя, что он испытывал страшную боль, хотя он и старался скрыть это. Все жители собрались на улицах, спрашивая меня, «Что нам следует делать? Только Вы можете командовать, и мы готовы, один и все, подчиняться вашим приказам», будучи в то же самое время очень приверженными партии и желая спасти Принца.

Когда я прибыла в Отель де Вилль, губернатор и другие встретили меня. Находясь на верхних ступенях лестницы, извиняясь и ссылаясь на внезапность своего появления, Я ответила, что не сомневаюсь в том, что мой визит стал для них неожиданностью, но это из-за недомогания Монсеньера. Видя, что мы находились в большом зале, я спросила, «Все здесь?», и, получив утвердительный ответ, продолжила, «Монсеньер, плохо себя чувствуя, не смог прибыть сюда и пожелал, чтобы месье де Роан передал вам письмо от него». После прочтения, я объяснила, что Монсеньер приказал мне высказать его желание, чтобы город вооружался в каждом квартале. Они ответили, что это уже было сделано и что они отправили Монсеньеру две тысячи человек. Поняв, что они получили этот приказ, я больше не беспокоилась за его выполнение, зная о привязанности, которую Буржуа испытывал по отношению к Принцу; они бы с готовностью избавили его от опасности. Затем я попросила отставить на месте четыре тысячи человек, находившихся на Королевской площади, что и было сделано; они задерживали исполнение моей последней просьбы, которая заключалась в предоставлении прохода для нашей армии. Видя, что они раздумывают над этим, я сказала, «Мне кажется, что есть очень мало времени для размышления; Монсеньер всегда демонстрировал так много доброй воли по отношению к Парижу; в данных условиях вполне понятно, почему он пришёл к осознанию необходимости этой помощи. Вам следует увериться, что, к несчастью, враг слишком силён для Принца. Кардинала Мазарини убедили, что его никто не любит, по правде говоря, мы в достаточной мере это доказали; поэтому, можем ли мы сомневаться в том, что, совершая месть, он потерпит неудачу? Чтобы так и было, нужно предпринять меры предосторожности; мы не можем оказать Королю большей услуги, чем сохранить самый большой и красивый город королевства – столицу, которая всегда оставалась верной Его Величеству».

Маршал де Л’Опиталь сказал: «Вы хорошо знаете, Мадмуазель, что если бы вы не расположили войска рядом с городом, королевские части не подошли бы; они здесь только для того, чтобы прогнать наши прочь». Мадам де Немур это не понравилось, она начала попрекать его, но я её прервала, сказав, «Не будем обсуждать, что кардинал Мазарини мог бы сделать, если бы позволяли условия; в Париже или без него мы можем легко догадаться, в чём заключаются его намерения. Но подумайте, Монсеньер, что пока мы развлекаемся подобными бесполезными разговорами, Принц находится в опасности в ваших пригородах! Какое горе, какой неизгладимый позор для Парижа; следует ли ему погибать, нуждаясь в помощи? Вы можете оказать её, поэтому сделаете это как можно быстрее». Они поднялись и уединились в комнате в конце холла, чтобы всё обдумать; в течение этого времени, прислонившись к окну, выходившее на церквовь Святого Духа, где проходила месса, я устремила свои молитвы к Богу, хотя и не слышала всю мессу. После этого я ходила взад-вперед, торопя их с ответом и напоминая, что вопрос, по которому они собрались, требует немедленного решения; поскольку, если они не предпримут того, о чём мы просим, мы будем действовать иначе; я испытывала огромное доверие к людям Парижа и не могла поверить, что они оставят нас. Вскоре после этого они вернулись и отдали приказания, которые я желала; тут же в огромной спешке я послала Принцу о том, что получила разрешение для ввода наших войск в город; я отправила маркиза де Булайе к воротам Сен-Оноре, чтобы впустить тех, кто прибыл из Пуасси.

Покидая Отель де Вилль, я обнаружила собравшихся в возмущении горожан, яростно оскорблявших маршала де Л’Опиталя. Один даже спросил меня, пристально на него посмотрев, когда тот сопровождал меня, «Как вы можете терпеть этого Мазариниста? Если вы не довольны им, то мы его потопим». Более того, этот человек мог побить Маршала, но я удержала его и вскрикнула, «Я относительно довольна». Тем не менее, ради безопасности, я заставила маршала вернуться в Отель де Вилль, перед тем, как моя карета скрылась из вида. На улице де ля Тиссерандери я столкнулась с самым жалким и ужасающим зрелищем, которое я когда-либо видела: монсеньера де ла Рошфуко ранили мушкетным выстрелом, пуля вошла в угол одного глаза и вышла через другой, поэтому оба глаза были повреждены. Он выгладил ослабевшим от потери крови; его сын держал за одну руку, а Гувилль за другую, так как он не мог видеть. Он сидел верхом и был одет в белый камзол; всё было залито кровью. Сопровождавшие его плакали, ведь он выгладил так, как будто никогда не поправится. Я начала говорить с ним, но он ничего не отвечал; он с трудом мог слушать только камердинера монсеньера де Немура, который прибыл, чтобы информировать жену последнего; Немур отправил его сообщить, что слегка ранен в голову, но это неопасно. Его супруга меня немедленно покинула, направившись навстречу мужу.
Многие говорили, видя раненых, что Господь наказал нас; переговоры велись, пренебрегая всем, это привело к схватке, в которой они приняли участие. Хотя эта мысль поразила меня, также как и других, я проявляла сострадание к монсеньеру де ла Рошфуко. После этого я встретила Гито, в начале улицы Сен-Антуан, он был верхом, без шляпы, а его платье находилось в крайнем беспорядке. Его сопровождал мужчина, так как он сам не мог передвигаться и выгладил умирающим. Я крикнула ему, «Вы умираете?», он покачал головой; тем не менее, на его теле имелось большое ранение от мушкета. Затем я повстречала Валлона, который приблизился к моей карете на фаэтоне; его ранили в поясницу, и, так как он был очень толстым, было необходимо быстро перевязать рану. Он сказал, «Мы всё потеряли!». Я уверила его, что нет, и он ответил, «Вы даёте мне жизнь с надеждой, что наши войска благополучно отступили». На каждом шагу я встречала раненых людей; некоторые – в голову, другие в живот, в руки, ноги; также многие были мертвы.

Когда я прибыла к воротам, я отправила монсеньера де Роана с приказом к охраннику позволить нашим людям войти и выйти; приказы из Отеля де Вилль заключались в том, что все мои команды выполняются властями. Затем я посетила дом метра де Компт, который сам мне его предложил. Он находился близко от Бастилии, окна выходили на улицу. Как только я там разместилась, прибыл Принц навестить меня. Он находился в подавленном состоянии, его лицо было покрыто грязью, волосы взъерошены, шея и одежда испачканы кровью. Хотя его не ранили, на кирасе имелись следы от ударов; он нёс свой голый меч в руке, так как потерял ножны. Он передал его моему конюшему и сказал: «Ах, Мадмуазель! Я пал духом: все мои друзья исчезли. Мессиры де Немур, де ла Рошфуко и де Клиншамп смертельно ранены». Я уверила его, что не всё так плохо, как ему представляется, хирургам ранения видятся не опасными; я только что узнала новости о Клиншампе – Префонтейн, который видел его, сказал, что он в неопасности.

Казалось, что это немного оживило Принца, хотя он выглядел очень унылым, горько плакал и восклицал: «Вы должны простить мне горе, в котором видите меня сейчас». Он говорил о том, что ни о ком не позаботился, но я всегда находила Принца преданным по отношению к друзьям и ко всем, кого он любил. Он поднялся и попросил меня подумать о багаже, который находился за пределами ворот. Я умоляла его двинуться прямо в город со своей армией. Он ответил, что пока не может этого сделать, он дал обещание вернуть войска Монсеньера в целости и сохранности; его никогда не стали бы попрекать, что он отдал приказ отойти за день до прибытия войск Мазаринистов.

После его отъезда, маркиз де ла Рошегайар был ранен в голову, что оказалось смертельным. Я чувствовала глубокое сострадание по отношению к нему; он был привлекательным, хорошо сложенным мужчиной; самым плохим являлась его принадлежность к протестантской религии.

Ничего в тот день невозможно было увидеть, кроме убитых или раненых; я чувствовала правоту солдат, которые говорили, что мы привыкнем к этим сценам и что сильное сожаление пробуждается только на первый порах, особенно по отношению к тем, с кем мы знакомы. Было несколько Германцев, которые не знали, куда им положить свои головы, и, не владея языком, кому жаловаться; я посылала их в больницу или к хирургам, в зависимости от их состояния.

Все полковники желали получать от меня одобрение для впуска солдат; мне казалось, что я снова в Орлеане: я приказывала, и они мне подчинялись. Я давала инструкции по размещению багажа, таким образом, каким желал Принц – всё должно было размещаться на Королевской площади. Я считала нужным располагать багаж в центре, пока освобождали лошадей и кормили их под галереями. Четыреста мушкетеров находились под моим началом для Принца; я их отправляла вечером по мере надобности, одну часть на бульвар Сен-Антуан, а другую к Арсеналу. Их появление произвело неплохой эффект, а именно, показывая, что Бурже защищал нас так же, как и они, и давали тем самым Мазаринистам понять, что они на нашей стороне. На поддержку горожан нельзя было надеется, и в тот день я очень переживала и беспокоилась.

Замешательство, в котором все находились утром, вогнало меня в беспокойство, хотя к тому времени я уже от него избавилась; поведение Монсеньера по отношению к Принцу, который причинил себе слишком много вреда, повергло меня в почти что безумие; моё сознание было очень шатким, и я с трудом могла понять, что делать в данной ситуации. В тот день для всех нас Бог сотворил чудо; без его вмешательства всё никогда бы так не завершилось.

Принц, атакованный вблизи предместья Сен-Дени, отправил на врага для вида кавалерию, а сам со всей скоростью отправился к предместью Сен-Антуан, где его атаковала целая армия монсеньера де Тюренна, которая прибыла в то же самое время. Конде забаррикадировался на улице, вне поля зрения неприятеля, самым лучшим образом, каким только мог; распределил капитанов охранять другие улицы; хотя нужно отметить, что это предместье открыто со всех сторон и Принцу потребовалось двойное число солдат, чтобы охранять одну улицу. Сила врага составляли примерно двенадцать тысяч человек, а армия Принца состояла не более чем из пяти тысяч; тем не менее, он противостоял в течение семи или восьми часов, яростно сражаясь; он находился везде, где угрожала опасность. Враги говорили, что он был не более чем дьяволом, в тот день его видели со всех сторон битвы. В итоге, Тюренн форсировал баррикаду, которая находилась на пересечении дороги, ведущей на Пекспис и Венсен. Наша инфантерия пострадала; кавалерия испугалась и разбежалась, прихватив с собой всё, что смогли унести. Они так привели в ярость Принца, что он вернулся, с оружием в руке и с сотней мушкетеров; все офицеры кавалерии и инфантерии находились под рукой, их было тридцать или сорок, с ними и другими добровольцами он отобрал баррикаду обратно и вытеснил врага. Что мы совершили в тот день, выше всякого понимания; все восхищались его мужеством, рассудительностью и трезвостью ума.

Моя задача заключалась в присмотре за передвижением багажа, за убитыми и ранеными. Там был застреленный кавалер, так и оставшийся на лошади, которая несла багаж со своим любимым хозяином: прискорбное зрелище! Мадам де Шатийон (*) вышла из кареты мадам де Немур и вошла в дом, где находилась я. Она воскликнула, «Ах! Как Вам хорошо, вы проходите через всё это ради Принца. Если бы я не ошиблась, он бы так хорошо к вам не относился; у вас есть причина жаловаться на его командование». Я ответила, «Я не стану бросать его сейчас. Если бы я находилась на его месте, я бы отправила тех, кто вовлекает меня в эту дилемму, заниматься своими жалкими делами». Они ничего не ответила и осталась стоять рядом со мной, хотя я страстно желала, чтобы она покинула дом.

Как только появился Президент Виоль, она уверила его, что Принц вёл переговоры с двором и хорошо знал, что должно произойти; в этом была причина того, почему он не выступил. Я повторила это графу де Фиск и упрекнула Мадам де Шатийон, выражая своё удивление, что такая здравомыслящая женщина с такой легкостью попалась в ловушку и всему так нелепо верила; добавляя, что если бы Монсеньер знал автора такой клеветы, то, несомненно, выкинул бы его в окно; но по отношению к ней он не вмешался, чего я искреннее желала, а всё возложил на меня. Тем не менее, не было никаких оснований делать вывод о том, что он обманывал Принца; он не был человеком, который ведет себя подобным образом. Она не пришла в замешательство по поводу этих слов; она имела радость быть удовлетворенной от причинного самолично вреда.
Комендант Бастилии Лувьер, сын монсеньера де Брюсселя, отправил мне послание, сопровождаемое словами о повелении от Монсеньера, что сделает всё, что ему прикажут. Я попросила графа де Бетюна перенаправить это сообщение Монсеньеру. Аббат Д’Эффиа, который, среди других, пришёл повидать меня, понимая, что опоздал и что я не пообедала, предложил мне свой дом, находящийся неподалёку и приказал подать мне закуски. Это было очень кстати, ведь я была очень голодна. Мадам де Шатийон обедала со мной, делая самые смешные гримасы, на всё это нам следовало отвечать смехом, если бы мы что-то понимали в юморе.

Около двух часов граф де Бетюн принёс мне записку, что Монсеньер собирается навестить меня. Я отправила немедленно сообщение графу де Фиску, умоляя его проинформировать Принца. Бедный граф в этот день много путешествовал; он летал туда- сюда, как футбольный мячик.

Наконец, прибыл Принц. Я увидела его в окно и вышла на лестницу встречать. Он казался слегка переменившимся с утра, хотя был одет в то же платье. Он улыбался и выглядел веселым, выказал мне тысячу комплиментов и поблагодарил за усердное служение, которым я платила ему. Также он сказал, «Я испытываю благодарность по отношению к Монсеньеру, но сейчас он не желает меня здесь видеть». Я начала смеяться и воскликнула, «Давайте закончим ваши шутки; я знаю, что у вас есть причина жаловаться, и я довольно опечалена этим; но, что хорошо для меня, я знаю, что вы не будете об этом говорить». Он обещал мне серьезно, что не будет, «склоняясь к тому, что, в самом деле, Монсеньер глубоко уважал его и что друзья кардинала де Реца уберегают его от выражения хороших намерений. Напротив, он не забыл, что обязан ему уважением». Затем, мы пошли в комнату, где находилась графиня де Фиск с мадам де Шатийон и монсеньером де Роаном. Он приблизился к ним, злобно посматривая на мадам де Шатийон и показывая, как сильно он её презирает. Я была очень рада увидеть это; в то время она выглядела настолько подавленной, что ей дали воды, дабы уберечь от обморока, и вскоре она уехала.

Прибыл Монсеньер; он обнял Принца в очень веселой и непринужденной манере, у него и не было возможности хитрить; также он выражал радость по поводу того, что Принц уже в неопасности и желала, чтобы тут рассказал о битве. Принц признался, что никогда ещё не находился в таком безнадёжном положении. Они погоревали по раненым и убитым, и тех, и тех было значительное количество; они постановили, что армия должна войти в город этим же вечером. Монсеньер отправился в Отель де Вилль, чтобы поблагодарить городские отряды, в то время как Принц вернулся в свою армию. Монсеньер де Бофор совершил ужасный переполох и, казалось, что он считает, что всё сделал сам.

Когда они уехали, я отправилась в Бастилию, где я никогда до этого не была. Я погуляла значительное время среди башен и приказала гарнизону зарядить пушки, которые были направлены на город. Некоторые я попросила нацелить в сторону воды и предместья, чтобы защитить бастион. С помощью телескопа я увидела огромное количество людей на возвышенности Шаронн, и, различив какие-то экипажи, я склонялась к тому, что там Король; вскоре после этого я узнала, что была права. Также я увидела вражеские части на расстоянии к Баньоле; их кавалерия казалась очень сильной. Я смогла различить генералов; хотя, не зная их в лицо, я понимала по одежде; благодаря расположению их кавалерии, я подумала, что они собираются зажать нас между предместьем и рвом; некоторые отряды были отправлены в сторону Пинкора, другие в Нёйи, в сторону воды. Если бы это перемещение совершилось раньше, то мы бы все погибли. Я скорейшим образом отправила сведения Принцу, он уже находился на колокольни аббатства Сен-Антуан, и, получив моё подтверждение, приказал войскам двигаться в город.

Затем я вернулась в дом, где находилась в течение всего дня, чтобы увидеть проходящую армию; я знала, что все офицеры будут рады увидеть меня. Я должна не забыть сказать, что утром все солдаты и командиры находились в состоянии глубокого оцепенения, не зная, где найти казармы; но когда они узнали, что я нахожусь у ворот, их крики радости были слышны отовсюду; они воскликнули, «Дайте нам показать смелый фронт! У нас есть путь к отступлению; Мадмуазель у ворот, она прикажет, что их открыли и нас впустили». Монсеньер Принц попросил меня прислать им немного вина, что я сделала с огромным старанием; когда они проходили перед домом, кричали во весь голос, «Мы пьём за ваше здоровье, наша спасительница!» Когда прошёл один полк, я вызвала Бюдита (который находился в самом начале и был очень опечален потерей их командира), чтобы сказать, что я попросила у Монсеньера полк для него, и тот дал утвердительный ответ.
Монсеньер Принц прибыл встретиться со мной, когда во второй раз проник в город; желая упрекнуть его во всём, что имело место, я сказала, «Посмотрите на эти прекрасные полки! Я не вижу, чтобы они были в худшем состоянии, чем когда я их видела в Этампе! Они выдержали осаду и участвовали в двух битвах. Небеса уберегли их от переговоров». Он покраснел, но ничего не ответил; тогда я продолжила, «По крайней мере, вы, кузен, обещали мне, что больше их не будет». Он сказал, «Я обещал». И добавил, «Я ничем не могу помочь вам, говоря, что в данных обстоятельствах вам следует отличать настоящих друзей от тех, кто преследует свои собственные интересы и кто подвергает вас опасности в надежде добыть пятьдесят тысяч золотых. Я говорю вам это по дружбе и чтобы заставить вас поразмышлять; никто другой не осмелится так говорить с вами». Его глаза наполнились слезами гнева; я закончила диалог, но сперва добавила, «Интриги распространяются довольно быстро. Я надеюсь, что теперь вы их быстро остановите». Он покинул меня, и оставался там, где была я до тех пор, пока все войска не прошли. Те, которых маршалы де Тюренн и де ла Ферт пустили вперед, продвигались близко к городу, но, согласно моим приказаниям, когда я уехала, два или три залпа из Бастилии подогрели их пылкость, и, оттесняя кавалерию, вызвали огромное волнение. Но согласно этой своевременной помощи, вся иностранная инфантерия, жандармы и немного кавалерии – лучшие войска, должны были разбежаться.

Увидев, что они все спаслись, я отправилась в Отель де Шавиньи, чтобы немного перекусить и передохнуть, так как было очень жарко. По дороге в Люксембург, мы много разговаривали о том, что произошло этим днём; все развлекали меня тем, что перечисляли события. Монсеньер Принц выказал мне тысячу комплиментов и сказал Монсеньеру, что я сделала достаточно, чтобы заслужить его похвалы. Он приблизился ко мне и сказал, что удовлетворён мною; но нигде не чувствовалось той привязанности, которую он должен был испытывать по отношению ко мне. Я отнесла это на счёт сожаления по поводу того, что всё, что ему следовало совершить, сделала я, тем самым успокоившись относительно того безразличия, которое труднопереносимо, рассудив всё таким образом.


ВЕЛИКАЯ МАДЕМУАЗЕЛЬ.
ПРОСЛАВИЛАСЬ ТЕМ ЧТО САМОЛИЧНО НАВОДИЛА ПУШКУ НА МОЛОДОГО ЛУИ 14, КОГДА ТОТ ПОДЬЕХАЛ БЛИЗКО К КРЕПОСТНЫМ УКРЕПЛЕНИЯМ.