Интересное из источников по 1812 году, (и заграничным походам 1813-1815 гг) Опции

[Ульянов]

Из памятных записок Павла Христофоровича Грабее // РА, 1873 №1

В 8 часов утра загорелся бой вокруг Смоленска. В два часа огонь затих, когда все позиции наши за городом оставались еще в наших руках. Но когда Наполеон удостоверился собственными глазами в удалении 2-й армии, не скрывшей своего движения (что было возможно), то всеми силами кинулся на Смоленск.
Это было в 4 часа пополудни. Наши войска, занимавшие еще предместья, были оттуда вытеснены и в беспорядке отступали к городу. В эту минуту граф Кутайсов, с которым я приехал в Смоленск, поручил мне скакать навстречу артиллерии, сбитой со своих позиций и на рысях искавшей, сквозь толпы бегущих, прорваться к воротам. Встретив роту Глухова и передав ему приказание отступать в порядке, несмотря на преследовавшие его гранаты и ядра, я увидел толпу, стоявшую в закрытии за домом. Это был г[енера]л Капцевич, начальник сражавшейся тут и опрокинутой дивизии. В изумлении в такую минуту найти его здесь, без всяких распоряжений, я объявил ему, что полки его отступают в беспорядке и что нужно присутствие начальника для приведения их в устройство. В эту минуту взорвало ящик проходившей роты Глухова. Упоминаю о том потому, что на этом ящике, от которого осталось одно днище, вывезен образ смоленской божьей матери, сопровождавший потом армию до обратного занятия Смоленска. То, что я сказал о Капцевиче, не должно возбуждать сомнения в его храбрости. Напротив, он во многих случаях показал, что именно храбрость была его почти единственное военное достоинство. Но не равны дни военного человека. Молодой, пылкий, я тогда этого не понимал.
Со всех сторон войска наши неодолимым напором масс неприятельских были сбиты и теснимы к городу. Возвратясь к Малаховским воротам, я увидел Дохтурова среди огромной свиты и должен сказать, что вид его в эту минуту не был ободрителен. К чести его спешу прибавить, что он принял это опасное начальство больной, по первому приглашению Барклая. Он был без галстука, пот градом катил с его круглого, малозначительного лица; такое смущение выражалось как на нем, так и в его словах, что бывший при нем отличный офицер Лютцов, обратясь ко мне, сказал: «Вы видите, что здесь надеяться распоряжений нечего». Я передал это графу Кутайсову. Главное опасение было за мост на Днепре и Никольские ворота, ближайшие к нему. Но там командовал Неверовский.
Войска, в страшном беспорядке, теснимые уже вблизи французами, врывались под глазами Дохтурова в Малаховские ворота, когда принц Евгений Виртембергский с полками своей дивизии, присланный по счастливому вдохновению вовремя Барклаем, предложил сделать вылазку, чтобы осадить французов от ворот. Принц с бесстрашием, сиявшим в глазах и на молодом, кротком его лице, сам стал в главе войск и повел их. Он отразил натиск колонн французских, и полки его заняли покрытый путь перед воротами и стеною.
В эту минуту я поехал с гр[афом] Кутайсовым к Никольским воротам. Подъезжая к ним, мы встретили полки Неверовского в поспешном отступлении в город, но не рассыпаясь, однако; ружейный огонь почти уже в воротах, и минута критическая. Гр[аф] Кутайсов стал останавливать отступающих, как вдруг подскакал к нам из ворот генерал с неустрашимым негодованием на лице, с ругательством на отступающих и, завидев Кутайсова, громко спросил: «Кто здесь мешается не в свое дело?» Граф Кутайсов гордо поднял свою прекрасную голову: «Я граф Кутайсов, начальник артиллерии, и мое место везде. Вы кто?» — «Я Неверовский». Они молча, с уважением взглянули, кажется впервые, друг на друга. Полки опять пошли вперед, опрокинули все перед собой и обратно заняли ближайшие к воротам дома предместья. Гр[аф] Кутайсов поручил мне поставить артиллерию, и здесь дело было восстановлено. Героическая наружность Неверовского осталась в моей памяти. Он был одет как на праздник. Новые эполеты; из-под расстегнутого мундира или сюртука, не помню, виднелась тонкая, белая рубаха со сборками; блестящая и готовая сталь в сильной руке. Он был красив и действовал могущественно на дух солдата.
С батареи перед Малаховскими воротами дали знать, что снаряды приходят к концу. Граф Кутайсов поручил мне взять из первой артиллерийской роты, которую встречу несколько ящиков и вести на батарею. Надобно было спешить, и некогда было обводить их для безопасности около стен города. Я повел взятые ящики большой улицей Она была любопытна. Город был окружен французскими батареями, после отражения от всех ворот, открывшими на него убийственный огонь; гранаты разрывало во множестве на улице, и осколки отражались от каменных домов. Раненые шли, ползли, лепясь около стен, других вели или несли, и ядра и гранаты нередко их догоняли. В разных местах загоралось. Счастливо провел я свои ящики и привел на батарею. Она была в страшном положении, осыпаемая вблизи ружейными пулями, картечью, гранатами и ядрами. Вал, неисправленный и без того низкий, был разрыт ядрами. Прислуга, уже несколько раз возобновленная, могла действовать, только наклонившись. Заряды пришли кстати: их уже не было, и хотели оставить батарею. Тут, помнится, командовал Синельников.
Неумолкаемо кипел бой вокруг стен Смоленска. Пожар распространялся внутри его. Но защитники его не оставляли своих опасных мест на стенах. Нигде неприятель не приобрел заметного успеха. Дрались уже только, чтобы драться. Только поляки, левее от Никольских ворот, отчаянно кинулись и с минуту заставили опасаться за мост, но, штыками остановленные и с большим уроном, были рассыпаны. Ночь прекратила упорное сражение, не доставившее Наполеону ни малейшего преимущества.
После полуночи Дохтуров получил повеление оставить город и отступить к армии на левый берег Днепра, истребив мост и удерживая только Петербургское предместье.
Возвращаясь после замолкшей битвы в лагерь армии уже ночью и поднимаясь на высоту, я увидел весь гребень ее, покрытый генералами и офицерами, которых лица, обращенные к Смоленску, страшно были освещены пожаром. Между ними было лицо женщины, одетой амазонкой, нежные черты которой легко было отличить среди сурового выражения опаленных солнцем и биваками лиц мужских. Это была жена Храповицкого. Взошедши на гору, я поворотил свою лошадь к городу. Он весь уже казался в огне. Этот огромный костер церквей и домов был поразителен. Все в безмолвии не могли свести с него глаз. Сквозь закрытые веки проникал блеск ослепительного пожара. Скоро нам предстояло позорище еще гораздо обширнее этого; но это было вблизи, почти у ног наших, а то отразилось для нас на небе в зареве необозримом.
В главной квартире я нашел разные группы генералов, судивших о происшествии дня и предстоящих планах главнокомандующего. Все осуждали известное уже намерение его продолжать отступление. Одни желали сами атаковать Наполеона. Ближайшие к Барклаю-де-Толли были против отступления. Он оставался непоколебим. Гр [аф] Кутайсов, украшенный новой славой дня, любимый всеми и главнокомандующим, на дар слова которого надеялись, принял на себя передать ему желание и надежды первых лиц армии. Барклай-де-Толли выслушал его внимательно и с кроткой лаской отвечал ему: «Пусть всякий делает свое дело, а я сделаю свое».
Теперь не трудно сказать, что прав был Барклай-де-Тол-ли и что для одоления такого завоевателя, каков был Наполеон, требовались от России, для ее вечной славы, жертвы важнее Смоленска. Сами враждующие главнокомандующие оба должны были скоро померкнуть перед кометой, пожигавшей и давившей Россию; один заживо от несправедливого негодования и народного ропота временно, другой навсегда от смертельной раны на Бородинском поле; а между тем седой старик, судьбами России от невероятной раны в молодости чудно сохраненный, имя которого было уже в устах народа, предназначался довершить славную борьбу за честь опозоренного Отечества и потом за порогом его умереть тихо, передав летописям новое имя на вечное прославление.

[Антон1]

Интереснейшие мемуары, большое Вам спасибо. Оставил ли Граббе что-нибудь об участии в походах 1805-07 или о Владимирцах?

[Ульянов]

А.Н.Муравьев

Очень вскоре после уступки Багратиона своего законного права командовать обеими армиями было при гвардейском корпусе у вел[икого] кн[язя] домашнее собрание и совещание генералов об этом важном обстоятельстве, вследствие которого он внезапно вскричал: «Курута, поезжай со мной!»— и вскочил на лошадь. За ним последовали его адъютанты и я, как на этот день дежурный при нем. Поскакали мы за ним к Барклаю и застали его в открытом сенном сарае, откуда он осматривал местность и отдавал приказания. День был жаркий, мы около полудня прискакали к Барклаю и слезли с лошадей. Констан [тин] Павл [ович] без доклада взошел к нему со шляпой на голове, тогда как главнокомандующий был без шляпы, и громким и грубым голосом закричал на него: «Немец, шмерц*, изменник, подлец; ты продаешь Россию, я не хочу состоять у тебя в команде. Курута, напиши от меня рапорт к Багратиону, я с корпусом перехожу в его команду» — и сопровождал эту дерзкую выходку многими упреками и ругательствами. Все присутствующие это видели и слышали. Барклай, расхаживая по сараю, услышав брань, в первое мгновение остановился, посмотрел на велик[ого] князя и, не обращая более внимания, ничего не отвечая, хладнокровно продолжал ходить взад и вперед, Константин] Павл [ович], натешившись бранью и ругательством и не получив ни слова в ответ, сел опять на лошадь и поехал домой, и мы за ним; дорогою он с насмешкою говорил: «Каково я этого немца отделал!» Но часа через два по возвращении и неожиданно получил от Барклая-де-Толли конверт с предписанием, сдав корпус Лаврову, немедля выехать из армии. Я сам видел в тот же день велик [ого] князя в коляске, отправляющегося в Петербург с довольно спокойным видом. За ним поехали еще некоторые другие лица из приближенных к государю. Такой смелый поступок главнокомандующего зажал на время рот у его противников, которые сделались несколько осторожнее, но продолжали его ненавидеть, потому что они, жалея о России, уступаемой неприятелю без сопротивления, все без исключения хотели дать Наполеону отпор и перейти в войну наступательную, Барклай же про¬должал делать распоряжения к отступлению, что раздражало всю армию.

*Колбасник — брань. (Прим. сост.)


из него же

Говоря об этих подробностях, нелишне будет упомянуть и о смешном случае, происшедшем в этот день с глуховатым командиром гвардейского корпуса генерал-лейтенантом Н. И. Лавровым. На походе к неприятелю сделан был гвардии привал, и Лавров громко прокричал: «Ложись!» Все легли. Вдруг из авангарда скачет маркитантская повозка, и трепещущий в ней маркитант кричал во все горло: «Сторонись! Сторонись!» Глухому командиру послышалось: «Становись», и он прокомандовал: «Становись!» Весь корпус встал в ружье. Прошло с полчаса, и, видя, что к такой тревоге нет причин, Лавров спросил у адъютанта: «Кто прокричал становись?» и получил в ответ, что маркитант кричал: «сторонись!» «Слышу, что адъютант, —да чей адъютант?» Ему подтвердили, что не адъютант, а марки-тант. На это смущенный Лавров воскликнул: «Так бы ты и говорил. Ложись!» — и все опять легли. Много других смешных анекдотов рассказывают об этом очень глуховатом, но притом ученом и добром старике.

[Борис]

Оставил ли Граббе что-нибудь об участии в походах 1805-07 или о Владимирцах?

http://books.reenactor.ru/?bookid=315

[Ульянов]

И вновь Муравьев


Простояли мы около двух недель довольно покойно. Партизаны наши продолжали ловить неприятельских фуражиров, отбирать у них транспорты и уничтожать приходящие отряды на подкрепление. Все крестьяне в окрестностях Москвы были в полном восстании против французов, что ознаменовалось страшными с обеих сторон бесчеловечно-зверскими жестокостями, такими, каким многие, кроме свидетелей, не стали бы верить. Наконец, около конца сентября случилось в присутствии моем любопытное происшествие, имевшее последствия решительные. Состоя при авангарде во всю наступательную войну, я случился на аванпостах вместе с казачьим подполковником графом Орловым-Денисовым и казачьим подполковником Сысоевым. Мы около 11 часов утра сидели вместе на самых передовых постах и пили чай. День был прекрасный. Между нами и неприятелем была версты на две небольшая плоская возвышенность, закрывшая от нас расположение французского лагеря. По обеим покатостям этой возвышенности стояли с
одной стороны наши, а с другой — французские пикеты. Вдруг видим мы, что на эту возвышенность поднимается с неприятельской стороны огромная конная толпа, впереди которой находился Murat, король Неаполитанский, ко-мандующий всем неприятельским авангардом. Обратив пристальное внимание на этот неожиданный поезд в продолжение еще предполагаемого перемирия, видим, что Murat, один, отделясь от своей свиты, выезжает вперед на прекрасной белой лошади, разодетый, в парадном мундире с золотом и длинными белыми перьями на треугольной шляпе. Он въехал на возвышение и, взведя свою зрительную трубу, стал оттуда рассматривать расположение наших войск. Мы все трое с негодованием вскричали в один голос, что это неслыханная смелость и дерзость, и вдруг Сысоев закричал своему ординарцу: «Лошадь!» Сейчас подвели ему черкесскую его серую лошадь, и он, невооруженный, с одною нагайкою в руках, вскочил на нее и помчался к Мюрату, который сначала не заметил его, но в довольно уже близком расстоянии, услышав топот скачущей во всю прыть лошади, успел отворотить зрительную трубу и в то же самое мгновение, обратив лошадь, понесся во весь дух назад к своей свите, от которой он был расстоянием почти на версту, Сысоев на своем резвом горском коне догонял его, подняв вверх нагайку, которою намеревался ударить его. В этом обоюдном скаковом движении находились они около пяти минут. Картина была восхитительная! Два отважных и храбрых витязя, оба на прекрасных борзых конях совершенно различных пород, но оба чрезвычайно резвые: один витязь — король в великолепной одежде на богато убранном коне — во всю лошадиную мочь ускакивает, другой — в простой казачьей куртке — догоняет его, стоя на стременах и держа над его спиной нагайку, которою чуть было не нанес ему удара, но королевская свита, видя опасность своего повелителя, скоро поспешила подскакать к нему на помощь, и Сысоев один принужден был остановиться, и мало-помалу весьма тихо отступая, грозил королю нагайкою и ругал его как умел казак по-французски. Воротившись к нам, храбрый Сы-соев подробно рассказал, как он чуть было короля не ударил и все то, чему мы сами были свидетели.
С полчаса после сего явился к нам французский генерал парламентером и спросил командующего авангардом. Граф Орлов-Денисов, который, командовав только
передовыми постами, послал меня к барону Корфу, командовавшему передовым авангардом. Проехав с час времени, я рассказал ему все виденное. Он послал меня к Милорадовичу, командовавшему всем авангардом; отыскав его в главной квартире в Тарутине, я все рассказал по-французски, потому что Милорадович на этом языке спросил меня, зачем я прискакал. Слышав это фельдмаршал из-за двери своей избы, отворил ее и спросил меня: «Qu'est-ce que c'est, mon cher, qu'est-ce que c'est? racontez-moi cela». Я также рассказал ему все подробно по-французски же, и он, обратясь к Милорадовичу, сказал ему: «Mon cher general, allez, je vous prie, chez le rai de Naple et faites bien mes exuses a sa majeste de ce qu'un cosaque, un ignorant a ose le poursuivre et lever la main sur sa majeste. Priez-le de pardonner cela a un barbare! Mais dites aussi de ma part а Сысоев, que si une autre fois il se presente l'occasion de le prendre — qu'il le prenneb* Я очень доволен тем, что успел описать это любопытное происшествие, о котором не упомянуто ни в какой военной истории, ибо, кроме гр [афа] Орлова-Денисова, самого Сысоева, меня и наших ординарцев-казаков, никто сего не видал, и как вскоре затем начались военные действия, то мало о том говорили. Всякий был занят своим делом, которое для каждого становилось гораздо труднее наступающею зимою, с новым оборотом войны, требовавшей от всякого усиленной деятельности. На другой день после сего чудесного события, в котором королевская гордость спасала свою спину от нагаиского удара казака, Беннигсен, Милорадович, Ермолов и вся высшая знать с своими адъютантами и штабами выехали за несколько верст вперед к аванпостам и дали знать Мюрату, что поезд сей послан от фельдмаршала к нему с извинением за нечаянно постигшую его тревогу.

* Что это, мой дорогой, что такое? Расскажите мне об этом. ( )
Мой дорогой генерал, прошу вас, поезжайте к Неаполитанскому королю и передайте его величеству мои извинения за то, что казак, невежда, посмел преследовать его и замахнуться на его величество.
Попросите его простить это варвару! Но скажите также от меня (), что если в другой раз представится случай захватить
короля, пусть берет его! (фр.)

[Антон1]

Да это праздник какой-то, честное слово, читатели аплодируют и просят продолжения.

[Митрич]

Да это праздник какой-то, честное слово, читатели аплодируют и просят продолжения.

Просим! Просим!

[Антон1]

Оставил ли Граббе что-нибудь об участии в походах 1805-07 или о Владимирцах?

http://books.reenactor.ru/?bookid=315

Спасибо Борис за ссылку. Там подробное воспоминание Граббе об участии в сражении при Эйлау, но вдруг история прерывается, когда он вернулся с зарядами в расположение Владимирского полка (стр 811). Впечатление, как будто продолжение его воспоминаний о памятном бое сократили.

[тень]

Спасибо Борис за ссылку. Там подробное воспоминание Граббе об участии в сражении при Эйлау, но вдруг история прерывается, когда он вернулся с зарядами в расположение Владимирского полка (стр 811). Впечатление, как будто продолжение его воспоминаний о памятном бое сократили.

Да нет .Просто какой кусок был у Бориса - такой он и выложил.

Дальше всё было нормально - хранцев порешили, некоторых Граббе спас от штыков разярённых русских солдат.

[rogdai]

Особено приятно было прочитать, что-то новое о нашем дивизионном командире Д.П. Неверовском. Интересно, а вв составе дивизии в это время был наш 49 егерский полк, а то я знаю его часто прикомандировывали к другим частям.

[Ульянов]

Александр Яковлевич Булгаков.


Граф Воронцов, по обширным своим связям и знакомствам в армии, был в частой переписке со многими генералами. Он посылал часто адъютантов своих переодетых или же выбирал проворнейших и смелейших между дворовыми своими людьми и крестьянами, кои проникали в самую Москву (французы строго наблюдали за тремя токмо заставами), разведывали, что там происходит, узнавали о действиях неприятеля и доносили все графу. Я составлял обыкновенно из сведений сих записки, кои граф Федор Васильевич часто отсылал к государю. Таким образом узнали мы, например, о приуготовлениях, кои делались французами в Кремле для подорвания оного перед выходом их из Москвы. Первое известие о Тарутинском сражении дошло до нас также из Андреевского.
Мы сидели в тот день около камина, как вдруг вошел к нам граф Михаил Семенович и сказал: «Я получил сейчас известие из армии; кажется, скоро дойдет дело до драки; с обеих сторон делаются приготовления к тому. Мюрат и Милорадович встретились нечаянно, объезжая передовые свои посты. Узнавши друг друга, они перекланялись очень учтиво и обменялись несколькими фразами. Я воображаю, — прибавил граф смеючись, — как они пускали друг другу пыль в глаза. Мюрат успел на что-то пожаловаться, как пишут мне, а Милорадович отвечал ему: «О, ma foi vous en verrez bien d'autres, sire!» (To ли вы еще увидите, государь.)
Все общество начало смеяться, и у всякого явился анекдот о Милорадовиче. Тут, разумеется, не было забыто красноречие его на французском языке, на котором он очень любил изъясняться, и тогда питомец Суворова не говорил, а ораторствовал, потребляя пышные и отборные фразы. На русском же языке любимая его поговорка была: мой бог!
Погостив в Андреевском до самого вечера, я возвратился во Владимир с головою, набитою свиданием и разговором французского героя с русским храбрецом. Граф Ростопчин уже почивал, мне спать не хотелось, деваться было некуда, читать нечего,— что делать, как время убить? Я взял перо и начал себе вымышлять разговор между любимцем Наполеона и любимцем Суворова: сюжет, достойный и лучшего, может быть, пера, нежели мое. Желая позабавить больного моего графа, я переправил мое маранье, переписал набело и явился к нему поутру. Я нашел его гораздо бодрее и в довольно веселом расположении духа.
«Ну, что привезли вы нам хорошего?»— спросил граф.
«Многое, многое! Михаил Семенович приказал кланяться вашему сиятельству и сказать, что на будущей неделе надеется бросить свои костыли и вас навестить».
«Спасибо за добрую весть! Нет ли чего из армии, из Москвы?»
«Михаил Семенович получил свежее письмо из армии, кажется, от графа Остермана. Дело идет к стычке неминуемой. Мюрат встретился нечаянно на аванпостах с графом Милорадовичем и имел с ним довольно продолжительный разговор».
«Ого! Вот бы подслушал! Я воображаю, что они друг другу напевали! Кто-то кого перещеголял? Да о чем речь была?»
«О разных предметах. Разговор этот положили в армии на бумагу. Михаил Семенович давал мне его читать, и я списал оный наскоро для вас...»
«Вот спасибо! Дайте, дайте скорее! О, мой бог! я умираю от нетерпения».
«Позвольте, я прочту сам, ибо писал очень связно, спешил».
«Читайте, читайте!»
Я начал чтение. В те времена желание узнать что-нибудь нового о политических, но паче о военных происшествиях, было единственное и всеобщее чувство, всеми обладавшее. Граф слушал со вниманием, часто усмехался и прибавил: «Но полно, так ли было дело? Положим, что это мысли и рассуждения Милорадовича; но он, верно, иначе выделывал фразы свои, и сверх того, не при вас ли граф Барклай сказывал, что государю не угодно, чтобы наши генералы и офицеры имели малейшее сообщение с французами, а еще менее, чтобы вступали с ними в какие-либо перегово¬ры?»
«Это так; но разве вы не знаете спасителя Бухареста? Ему все позволено, или, говоря правильнее, он сам все себе позволяет. Милорадович всем правилам исключение».
Ростопчин имел минуты, в которые физиономия его озарялась каким-то особенным выражением. Это бывало, когда он, понюхивая весьма медленно табак и желая про-никнуть в душу того, с кем говорил, смотрел ему весьма пристально в глаза и закидывал какой-нибудь неожиданный и хитрый вопрос, дабы по ответу делать свои заключения. Граф слушал чтение разговора, как будто какого-нибудь официального документа, не оказывая ни малейшего сомнения; он делал, однако же, иной раз свои замечания, смеялся, подшучивал над Мюратом; но когда чтение мое кончилось, то он, потупя огромные свои глаза на меня и грозя мне полусерьезно и полу со смехом пальцем, сказал: «Покайтесь!» Одного этого слова было достаточно, и я, отвечая ему также одним словом, произнес откровенное: «Виноват!»
Я рассказал ему, как все это было. «Выдумка эта хороша,— прибавил граф. — Знаете ли что мы сделаем? Пошлите это в Петербург: пусть басенка эта ходит по рукам; пусть читают ее; у нас и у французов она произведет действие хорошее. Переписывайте и отправляйте».
Я так и сделал и на другой день послал манускрипт к старому приятелю моему, Алек. Ив. Т...ву, яко новость, только что из армии полученную.
Не прошло двух недель, как разговор короля Мюрата с графом Милорадовичем был напечатан в «Сыне отечества», журнале, который только что начинал выходить и был всеми читан с жадностью, ибо дышал ненавистью к французам и наполнялся преимущественно колкими статьями против них и Наполеона. В нем помещалось множество анекдотов (часто и выдуманных), кои мы, москвичи, сообщали нашим С[анкт]-Петербургским приятелям! Такую статейку не могли издатели «Сына отечества» принять иначе, как с удовольствием.

(Примечание) Английский посол в Петербурге лорд Каткарт поместил выдумку А.Я- Булгакова, появившуюся в «Сыне отечества», в одну из своих депеш, откуда она через несколько лет перешла в сочинение французского историка Капфига, вышедшее под заглавием: Europe pendant le consulat et l'empire de Napoleon, т. IX, гл. XI стр. 350. А.Я- Булгаков перепечатал в 1843 году в «Москвитянине» (кн. 2-я) этот литературный плод своего досужего воображения, под заглавием: «Разговор Неаполитанского короля Мюрата с генералом графом М.А. Милорадовичем на аванпостах армии, 14 октября 1812 года», и присоединил к нему выдержку из своих воспоминаний о 1812 годе, которая помещена выше.
Любопытно, что. сам Булгаков по матери своей (Imbert) был француз. В этом отношении походил он на своего тогдашнего начальника графа Ростопчина: оба охотники были до всяких выдумок, острот, до красного словца и того, что называется «выкидывать коленце», и к обоим может быть отнесен стих Баратынского: «Мимолетные страданья легкомыслием целя». Недаром прожили они царствование Павла, когда всякая театральность (унаследованная, может быть, и от Екатерины) была в ходу.

[Борис]

Впечатление, как будто продолжение его воспоминаний о памятном бое сократили.

Это вопрос к Павлу Христофоровичу. Так ему было угодно записать свои воспоминания.
Очень жаль, кстати, что при описании ПЭ все используют избитую цитату Давыдова, изредка - Петрова, и никогда - Граббе.

Да нет .Просто какой кусок был у Бориса - такой он и выложил.

Дальше всё было нормально - хранцев порешили, некоторых Граббе спас от штыков разярённых русских солдат.

Кто же позволит так клеветать?! (с)
Все в этом пдфе есть, Максим и про спасение от тесаков артиллеристов тоже

[тень]

Кто же позволит так клеветать?! (с)
Все в этом пдфе есть, Максим и про спасение от тесаков артиллеристов тоже

Ну зачем сразу сдал,а?
Пусть народ хоть сам почитает и проработает .

[Ульянов]

П.А.Тучков

Я, выступая с бригадою моею и с прочими войсками второго корпуса и отойдя от Витебска верст 15, получил повеление корпусного моего командира (вследствие предписания главнокомандующего армиями) возвратиться к арьергарду и заступить место генерал-адъютанта барона Корфа, по случаю приключившейся ему болезни; почему один, с адъютантом моим, принужден был ехать обратно по дороге к Витебску.
Дорога сия на всем протяжении ее была покрыта обозами и бегущими из города жителями, спасавшимися от неприятеля. К вечеру подъехал я под самый город, и хотя встречающиеся со мною жители уверяли, что неприятель уже занял город, но я, не давая в том им полной веры и желая скорее прибыть к месту моего назначения, въехал уже в предместье оного, как раздавшиеся выстрелы в самом городе подтвердили мне справедливость показаний их. Посему, своротя с большой дороги вправо, поехал я полями отыскивать арьергард наш. Адъютант мой, не помню каким образом, отстал от меня, так что я, оставшись совершенно один, был в беспрестанной опасности вместо своих наехать на какой-нибудь неприятельский отряд, тем более что мне совсем неизвестно было не только положение нашего арьергарда, но даже куда он при отступлении своем взял направление. Смотря во все стороны и разгля¬дывая пристально все предметы, представляющиеся глазам моим в пространных равнинах, окружающих город Витебск, увидел я, наконец, в довольно далеком расстоянии идущую кавалерию, и хотя по соображению движений войск и мог предполагать, что кавалерия сия принадлежала к нашему арьергарду, но легко, однако же, могло случиться, что и неприятель, заняв уже окрестности города, отрядил оную для прикрытия своего фланга или для преследования нашего арьергарда; подъехав же ближе, я мог рассмотреть, что в голове колонны шли уланы; но чьи они были, наши или неприятельские, сие оставалось для меня не решенным, ибо и польские уланы были в таких же почти мундирах, как и наши, и я мог оных принять за своих. К счастью, усмотрел я, что за уланами следовали гусары, в серых мундирах, и как я знал, что в арьергарде нашем был Елисаветградский гусарский полк в таковых мундирах, то,
уверенный, что отряд сей принадлежал к числу войск наших, смело поехал к оным, где и нашел генерал-адъютанта барона Корфа, с отрядом коего и следовал уже до города Поречья.
Главная квартира 1-й армии расположена была в самом городе Поречье; мне же с отрядом, состоявшим из двух пехотных и одного егерского полка, приказано было, не доходя до города версты за три, занять позицию, каковая мною и была избрана близ корчмы, стоящей на большой дороге, подле которой отряд мой и расположился на биваках.
Ночью услышали мы непомерный крик в городе, где расположена была главная квартира, и даже громкое «ура» раздавалось в ночной тишине. Я не знал, к чему сие можно было отнести, а потому, приказав отряду моему стать к ружью, послал адъютанта моего узнать о причине сего крика. Чрез полчаса возвратился он ко мне и донес, что это не что иное было, как то, что разных полков люди, найдя оставленные откупщиками винные подвалы и выкатив из оных бочки с вином, праздновали счастливую свою находку; но шум скоро был прекращен, и все вошло в прежнюю тишину и порядок.
На другой день армия выступила по дороге к Смоленску, куда прибыв 20 числа июля и найдя уже тут вторую нашу армию под начальством генерала от инфантерии князя Багратиона, расположилась биваками на правом берегу реки Днепра.
С 20 по 26 число июля армия оставалась без всякого действия, и неприятель нас не беспокоил. Провиант-ские магазины в Смоленске, так же как и в Витебске, были наполнены провиантом; но и здесь, как и там, не было принято никаких заблаговременно мер к изготовлению сухарей,— а потому отданным по армии приказом велено было с каждого полка откомандировать сначала по 60 человек, а потом и еще по 100 для печения хлебов и сушки сухарей. Сия откомандировка из фронта людей была для полков весьма чувствительна, тем более что и без того полки потеряли уже много оных, ибо при начале отступ-ления армии от границ наших сперва все поляки, потом литовцы, а наконец, и белорусцы, в ночные переходы полков, отставая от оных, возвращались в домы свои; и можно наверное положить, что с начала отступления от границ наших до Смоленска армия потеряла таким образом из фронта более 10 000 человек.


Еще он же

Возвращаясь с отрядом моим и не доходя еще до Смоленска верст за десять, на рассвете дня, услышали мы пушечные выстрелы; скоро потом и ружейный огонь
ознаменовал нам, что мы приближаемся к месту сражения; когда же взошли на высоты берега Днепра, то увидели, можно сказать, под ногами нашими все движения неприятеля и усилия его завладеть городом, а равно и оборону войск наших. Как люди ни утомлены были ночным переходом, более тридцати верст нами сделанными, но никто не думал об отдыхе; глаза всех в течение целого дня обращаемы были на место сражения, представлявшегося нам в виде панорамы. Неприятельская армия облегла укрепления города, по левую сторону Днепра лежащие, и образовала большое полукружие, коего оба фланга примыкали к Днепру.
5 числа августа во весь день были мы свидетелями весьма жаркого сражения под стенами Смоленска. Неприятель отчаянно нападал и старался овладеть укреплениями то с одной, то с другой стороны города; самое же большое его стремление было на так называемые Малоховские городские ворота; во весь день артиллерия его не переставала стрелять по городу и кидать в оный гранаты. К вечеру весь город пылал (строение большею частью было деревянное); даже окружавшие город старинные каменные башни — все было в огне, все пылало. Вечер был прекраснейший, не было ни малейшего ветра; огонь и дым, восходя столбом, расстилались под самыми облаками. Несмотря, однако, на гром пушек, ружейную пальбу, шум и крик сражающихся, благочестие русского народа нашло для себя утешение в храме Предвечного. В восемь часов вечера в соборной церкви и во всех приходских раздавался колокольный звон. Это было накануне праздника Преображения господня. Уже колокольни и даже сами церкви пылали, но всенощное молебствие продолжалось. Никогда столь усердных молитв перед престолом всевышнего не совершалось, как в сей роковой час города. Все только молились, не помышляя о спасении своих имуществ и жизни, как бы в упрек неприятелю, что наградою для него будет один пепел. Наконец все утихло; кроме пожирающего пламени и треска разрушавшихся строений, ничто не нарушало тишины. Неприятель прекратил нападение и занял прежнюю позицию вокруг городских укреплений. В городе уже никого не оставалось, кроме защищавших оных войск: все жители, оставя дома свои и имущества на жертву неприятелю, удалились из города. В продол¬жение всего того дня дороги, ведущие в Россию, покрыты были несчастными жителями, убегавшими от неприятеля: старики с малолетними, женщины с грудными детьми —
все бежало, не зная сами куда и что будет с ними. Нам оставалось одно только утешение, что неприятель был совершенно отбит на всех пунктах с большою для него потерей. Да и с нашей стороны оная была значительна; мы потеряли (как говорили) убитыми более шести тысяч человек, в том числе достойных генералов: Скалона и Баллу; неприятель же потерял более 20 тысяч человек. От пленных узнали мы, что у них между прочими в тот день убит был генерал Грабовский и ранены генерал Зайончик и многие другие.

[Антон1]

Во как, спокойно уводили тысячи солдат из передовых частей, наверное, они по долгу и не возвращались в строй.

[Ульянов]

они по долгу и не возвращались в строй

многие и вообще не возвращались)

[тень]

они по долгу и не возвращались в строй

многие и вообще не возвращались)

Есть ужасающие данные по дезертирству из русской армии?

[Борис]

Есть ужасающие данные по дезертирству из русской армии?

Дык из вышеприведенного:

и без того полки потеряли уже много оных, ибо при начале отступ-ления армии от границ наших сперва все поляки, потом литовцы, а наконец, и белорусцы, в ночные переходы полков, отставая от оных, возвращались в домы свои; и можно наверное положить, что с начала отступления от границ наших до Смоленска армия потеряла таким образом из фронта более 10 000 человек.

[тень]

Дык из вышеприведенного:

и без того полки потеряли уже много оных, ибо при начале отступ-ления армии от границ наших сперва все поляки, потом литовцы, а наконец, и белорусцы, в ночные переходы полков, отставая от оных, возвращались в домы свои; и можно наверное положить, что с начала отступления от границ наших до Смоленска армия потеряла таким образом из фронта более 10 000 человек.

Как здесь принято часто говорить - "это мемуары,а вы документы,документы приведите"

[Ульянов]

Максим, я, собственно, не имел в виду именно дезертирство)))

Приказы по 1-й армии

Приказ №48, 24.06.
Много отсталых в полках, особенно в Копорском.

Приказ №67, 20.07.
«По Выс повелению объявляется армии:
…
40-го Егерского полка поручик Гнилокишков, оставленный от полка с 25-ю человеками нижними чинами для хлебопечения, на все расстоянии от Дисны до Велижа, неоднократно встретившийся с неприятелем, несколько раз им атакованный, с потерей только 6-ти человек прибыл к Армии. Шефу полка, полковнику Сазонову, не заботящемуся о собрании отделяемых им от полку людей и утаившему потерю поручика с 25-ю человеками, отказывается от командования полка, который сдать старшему по себе».

Приказ №70, 22.07.
«Прежде прибытия войск к городу Смоленску предшествовавшими оных обозами разграблены селения, изгнаны жители и вообще всякого рода чинены были насилия, делающие бесчестие войску. Не одни обозы, но и самые войска делали ужасные опустошения и грабежи. Корпусные обер-гевальдигеры и дивизионные должны честью ответствовать за сии беспорядки и противу желания надобно прибегнуть к строжайшим мерам взыскательности, а изобличенные в грабеже немедленно наказаны будут смертью».

Приказ №75, 27.07.
«18-й Егерский полк отойдя вчера 5-ть верст от лагеря при Смоленске, имел так много отсталых, что другие полки на самый ночлег пришедшие, столько не оставили.




То есть, были, были и полностью пропавшие команды, и потери в отделяемых отрядах, и отставшие на марше....